Калабишка проник в дом, и стал возле порога в «Фета» заложив руки, выпялив живот. Эта стойка не по нраву была писателю, но он готов был потерпеть.
Калабишка оглядел все издалека, внимательно вглядываясь зачем-то и наверх: на полки, даже на потолок.
- Ну? – Задался Гавриш. – Что?
- Не спешите. – Медленно отвлекался от своего занятия наглый бомж.
- Ваши вещи, то есть «чумадан» стоит вон там, за шторой, у входа? - Занялся писатель.
Калибишка немедленно отдернул штору. Там ничего не было.
- Где? – Спросил он, производя взгляд миксерносмешанный, в ровных частях удивления, вопроса, серьезности, возмущения.
Гавриш нервно подернул плечом, но было заметно, что в первой же стадии нелепой ответственности, он сдался и готов был принять на себя что-то непомерное. За что ответственность-то? За пропажу вещей бомжа?
- Так, где же? – Спросил бомж и снова в его лице непонятка. Миксер намешал иные эмоции. Но хитрости в этом было – хоть отбавляй!
- Вы, знаете, что? Не морочьте мне голову… Если, что ваше имеется – забирайте. Мне нужно работать, э-э...
- Писать?
- Писать или еще, что-нибудь еще...
- Вы не сможете писать.
- От чего же? – Хитринка перекочевала с лица бомжа на Гавриша. Успешно.
Калибишка поглядел на ноги оппонента. Писательская ступня гулко потюкивала по полу. Он нервничал и не мог, и не хотел скрывать этого.
Бомж - увидел Гавриш - озарился непонятно чем.
« Я бы его убил», - Взбрело писателю, а тот только еще более раскрепостился, распахнулся, расцвел.
- Вы не сможете писать, потому что всего не знаете. Ваше письмо будет исчерпано. В скором времени. А я знаю тайну соотношения сил.
- Каких сил? – Гавришу захотелось куда-нибудь плюнуть, но он только кивнул головой вниз.
- Главных: женских и мужских. Вы же просто испишетесь, а дальше что врать?
- Вы, - выставив вперед руку, переменно потряхивая ею, стал произносить Гавриш, - вы понимаете ли что-нибудь в работе, в моей работе? В том же исписании, в работе художника вообще? Вы кто такой есть?
Калабишка задумался.
- Я тот, у кого вы взяли вещички.
- Тьфу ты! – Сухо, полурадостно отплюнул писатель в сторону. – Да, что вы мелете?
"Следующим шагом, - возникло у писателя, - перейдет все в мат".
Он задумался над этим и на секунду отвлекся от общего событий действия.
- Но и это не важно. Я же говорю вам, прошу, наконец – выслушать меня и дать еще на ночь приют.
- Ох, извините. Я не могу… - Гавриш категорически произнес то, что готовил еще во время подхода к автодому. И отвернулся от навязчивого гостя.
«Нет? - Подтвердил он сам себе мысленно. - Нет!"
Но витало нечто. Материальное чувство, что все пойдет не так, как хочется. И повисло сомнение.
- Ну? – Подтолкнул бомж.
Писатель обернулся к нему лицом. Бомж с удовольствием наблюдал скачки в настроении хозяина. Еще только шажок и тот сломается.
Гавриш понял это и пошел иным путем:
- Вы что, конкретно, от меня желаете? Ведь вам не ночевка нужна?
- Чтобы вы выслушали меня. У меня ответственность перед вами, а у вас – передо мной.
- Нет! Ну, это бред!
- «Ab imo pectore», - произнес бомж.
Какое-то время писатель глядел на него, ползая по губам, произведшим латинскую фразу. Смысл которой ему, в этаком стрессовом состоянии, пока не был известен. Ерзал по низкому, изрезанному вдоль и поперек против правил физиогномики, лбу. Спотыкался о темные, запавшие глазницы и серые чуть на выкате глаза. Он не мог понять, что тут происходит, в какой уже раз.
Потом обернулся искать, где бы можно было присесть. Ноги не держали.
- От чистого сердца, - перевел Калабишка и незначительным кивком одарил писателя.
Гавриш присел. Стул под ним, с тонкими дюралевыми ножками был намного крепче, чем он сам, его внутреннее состояние.