«Да, разворот сумасшедший! Перестановка сил».
Гавриш подошел к столу, взял самую большую чашку и стал глядеть в ее дно.
- Вы не переживайте, - сообщил Калабишка со своего места. Ирония почти сползла с его лица.
- Эта история о маньяке поделена на двоих…
«Еще лучше! Их уже двое!». То, кто скоро явится, другой… Боже, даже думать не хотелось.
- Это всего лишь история, рассказ. Я с вами поделюсь.
- Но вы при этом участвовали? – Спросил Гариш низким горловым тоном.
- Еще как! – Подтвердил бомж с радостью.
Надежда была, что шутит, надежда рухнула. Писатель залез пальцами в кружку, проскрипел кончиками пальцев по ее дну, вынимая какую-то соринку. Потом с самым независимым видом, оборачивая голову то к поверхности стола, то на полки; подходя к ним, раскрывая шкафы, искал баночку с кофе.
Она же стояла на столе, на самом видном месте, и крышка ее блестела в солнечном свете, ярким, размазанным зайчиком, отражаясь на стене.
- У меня – то и кофе, наверное, нет! – Передал писатель, не видя никакой физической возможности рыться по полкам, рыскать, затекшими в отчаянии мыслями, не там, где сейчас требуется. Все гадко расплывалось.
- Ладно. – Калабишка поднялся, приблизился к писателю, у которого в это время, кажется, облегчались ноги. Так легки и не чувствительны, будто их вообще не было. А по спине протек холодный ручеек…
- Вот она возьмите, - Калабишка взял банку кофе и протянул писателю. Тот не мог взять ее сразу, так как руки дрожали, а этого показывать никак нельзя.
«Ведь ты же мужчина, а?»
Калабишка поставил баночку на стол, развернулся, чтобы сесть на свое место.
Этим воспользовался Гавриш и быстро раскрыв ее, потряс содержимым над большой чашкой. Вывалилось довольно.
Далее, предстояло найти чайник…
Скоро тот кипел, и писатель залил растворимый кофе кипятком. Достал еще, оставшиеся кусочки колбасы, капнул на край блюдца горчицы и украсил это несколькими веточками замороженной зелени. Вот вам - завтрак.
«Я сдохну тут не от отказа еды, а от ее отсутствия», - думал Гавриш, любуясь презентацией блюда. Самому есть не хотелось.
Калабишка деловито поднялся, прошел, шаркая широкими ступнями по полу, в раскачку. На этот раз он ведь даже не соизволил разуться.
«Ну, это ничего», - подумал писатель, - лишь бы…»
Бомж подошел, Гавриш посторонился. Бомж обошел его. Таким образом, путь к выходу для писателя был чист.
Во рту Калабишки мгновенно все таяло, как в топке. Рот, как никогда, раскрывался особенно широко. Подрагивающие губы, извивались змеями, каждая сама по себе и, захватывая краями, предложенную пищу, затягивали в бездну черных зубов, где та тщательно еще перемалывалась.
Он вовсе не наелся - понял Гавриш. Но предлагать ему что-нибудь еще не желал. Яда все-равно никакого не было. А не ненасытность незваного гостя его никак не цепляла.
Калибишка улыбнулся в размышления хозяина. Блюдце, с которого ел, принялся полоскать водой над раковиной.
«Это лишнее».
Справившись, бомж потряс блюдцем над раковиной, силой стряхивая капли воды. А потом, не найдя посудной этажерки, просто цокнул блюдце по середине стола.
Отер большие грязно-серые руки о полотенце ,что висело на крючке у стола, цокнул языком и только потом двинулся, чтобы присесть обратно.
Гавришу пришлось вновь ретироваться. Бомж его вторично обошел. Выход снова стал закрыт.
Калабишка рыхло откашлялся, сделал кадыком рык, и продолжил:
- Ну, а на счет литературы… вот…
«Характер человека по-настоящему можно узнать, когда он станет твоим начальником”, - напомнились слова Ремарка писателю.
- Хотя, нет, немного по давешнему прокатимся: Итак, мужчина, э-э, семенит, поспевает за женой, чтобы забыться, уснуть с мягкими сиськами и сказать себе в ночь: «Да, я счастлив!»
И вот, что отмечу здесь вам: от несправедливого, неразумного существования мужчины в мире растят свои корни извращения. В беспомощности своей мужчины обращаются один к одному. Это есть кто? Гомы. Феминизм – то же зло. Это внучка матриархата, владелицы, имя которой начертано еще в древних трактатах.