- Писательство не подразумевает правды. – Начал говорить Гавриш. – Жизнь – одно, сочинительство – другое. Главное – плотно видеть своих героев. И в этом правда, искусство.
- То есть, если бы вы начали читать этакий рассказ, что я вам предложил, вы бы не смогли закончить его так, как произошло на самом деле, а прилепили сюда каких-нибудь вампиров, развернули так, чтоб чуб порвало. А вот в жизни как раз все по-мужски происходит, скупо, жестко. В романы вы вталкиваете – надуманное, женственное.
Гавриш поглядел на Калибишку. У того высоко подпрыгнул чуб (упомянутый уже) на ветру и постоял флагштоком, а как остановился, так и дальше продолжил торчать. Детские глаза Калабишки пытались вместить в себя всего писателя, и большой рот его кривлялся в улыбке.
«Вот откуда берутся такие чудаки? Никому не известно».
- Писатель – это рыцарь без доспехов. В трусах, с огромным обоюдоострым мечом, насколько позволяет ему его же амбициозность. И этот ненормальный агрессивно-смешной тип, готов к бою. Что вы знаете о нем, и что вы от него хотите?
Если книга не пойдет в печать – она никому не надо. Ни мне, ни вам, никому. Это так…
Опубликовать свою книгу, как говорила Эдна Милли, - значит, выйти на публику без штанов. Так что… Но не без трусов, понимаете. А там ваша, так называемая правда. А правда-то пошла. Вот все.
Бомж молчал. Ботинок его ерзал по мерзлому песку. Руки он заложил за спину. Взгляд нырнул вниз.
Гавриш наблюдал.
«И все же жаль человечешко истерзанного годами муками мыслей, грязью, вшами, сбивчивыми ночами, негодной едой. Как много он, наверное, хотел поместить в эту свою большую голову, сопротивляющуюся посторонним объяснениям. Упрямый. Он не раз, наверное проклинал весь этот мир скопом, а потом рыдал, каясь.
Этот человек давно уже не вписывается своим полу существованием в реальный мир. И мир высмеивается каждый раз донельзя с него, отставляя глупца наедине со своими бесплодными идеями. И он теперь пытает меня!»
- Так как? – Послышалось от выпрямившегося Калабишки.
Он желал слышать от продаваемого писателя единственный вариант «завершения» истории трех лиц: его, девушки и коровы, которую, впрочем, оставили где-то в лесу. И как тут завершить?
Гавриш взялся пальцами за края закрытых глаз у переносицы, почти до боли свел ее. Пытался подумать о чем-то постороннем.
Ветер бил в лицо хлопками разного качества: то холодом, то, шлепая теплом и почти жаром, отлетая и вновь возвращаясь.
«Я клянусь, - стал говорить внутрь себе Гавриш - этого Калибишку я возьму в город, с собой. Накормлю, дам приют на пару дней и помогу устроиться на работу. Только сейчас бы он отстал».
Он открыл глаза и был поражен. Калибишки не было.
Писатель оглянулся по кругу и был еще более поражен - бомж значительно отошел от него. Самым быстрым шагом не проделать этакое. Что за фокус?
Ветер рванул по затылку Гавриша.
Гавриш пошел догонять бомжа.
Калабишка по берегу держал путь назад, в сторону автодома.
Когда Гавриш вступил с ним в одну ногу, он спросил тут же:
- Как это? – С одышкой.
- Что?
- Как быстро ты переместился?
- А спать на ходу не надо. Думаете и спите. Вот так же вы и пишете - во сне. А женщины сидят за вашей спиной и тешатся.
Я видал счастливейших мужчин, и они полностью ослеплены, вы думаете что? И их голова снята и поставлена на трельяжную полочку, а там сих голов еще… Ого!
- Как же так? – Беззвучно твердил писатель, не понимая странного стремительного последнего передвижения бомжа.
Тот повернулся к нему и спросил:
- Ну, так что выдумали исход моей истории?
- Из трех лиц?
- Из трех, из трех лиц.
Гавриш иронично приподнял и бросил плечи.
- Можно придумать, что угодно. Любовь, чувства…
- Вот-вот. На уме только любовь. Это и есть порок женского в ваших романцах. Но не стану утомлять. Кратко, без психического…
Мы за руку с той девкой тащились, наверное полтора километра. Путь - в поселок.