Гавриш отошел подальше от жара автодома. Необъяснимым образом огонь взялся опоясывать дом по кругу. Все происходило слишком стремительно. Писатель бросился вперед, и тут же отбежал назад. Он видел, как Калабишка молча бил прикладом ружья в окно, но то долго не разбивалось. И Калабишка окутанный дымом окрывал рот и глухо кричал. Стекла разлетелись, но все-равно по периметру окна, в жесткой резине сидели огромные осколки, они не давали Калабишке выбраться. Он только застрял в них. Его большие детские глаза глядели на Гавриша. И он... не мог понять, о чем они говорят? Калибишка закричал, когда огонь полоснул его сзади. Он полез обратно и там... снова началась борьба.
- Снимай одежду! – Кричал писатель и бегал вокруг расходившегося пламенем и дымом автодома.
Он оббежал вокруг его и кинулся к двери, но та пылала жарче всего.
Калабишка выбросил в окно загоревшуюся одежду. Он кричал страшным образом.
Гавриш отступил на несколько шагов от пожара. Его колотило и что-то крепкое держало за ноги, чтобы не отступать ни вперед, ни назад. И Эппи...
Эппи из его романа говорила ему:
"Даже если кто-то оценивает с лучшей стороны, корень не изменить. Ты хороший - ты хороший, негодяй - то негодяй. Закрепленный закон. Не изменить!"
«Что теперь будет? Как это… как это объяснить?» - Неслось вторым в голове Гавриша. И он снова ощущал, как ноги его крепко вросли в мерзлую землю, не могущие переступить и шага и Эппи...
«… Она не могла оторвать глаз от горящего дома. Тот занялся сначала сизым пламенем, потом пыхнул коричнево-малиновым, а когда пламя достигло половины каркаса дома, тогда королевским синим цветом, полоснуло поперек кабины, подобием молнии в среде затянувшегося дыма, и дальше заклубилось в горячем черном чаде вместе с шинами. Из дома доносился крик человека…»
Калибишка смолк, исчез. Огонь не прекращал. Дым валил уже далеко ввысь, подергиваясь и распариваясь на нервном морском ветру. Тот и не знал, что здесь этакое может быть!
Писателю казалось, он еще слышал слабые крики, стоны. Зовущие.
Но что... что… уже все… Куда?
Гавриш бросился к машине. Залез, запер дверь. Сидел. Ноги так свело, что к акселератору не поднять. Он все думал, что делать... В стекло заднего вида он понял, что дом занялся гореть дотла. Дотла.
И вдруг разорвался бак с топливом от печи, и множественный осколки ,как из гранаты полетели вокруг и рядом с машиной ...
Гавриш включил зажигание и тронул.
В груди стучало разожженное сердце, топившее ледяную онемевшую душу, и только что-то, костистый язык твердил: нужно успокоиться, нужно успокоиться…
«Разухабистый человек, ограбивший среди дня и заперся сам и ... навсегда…» - Летело в опустевшей голове.
Он поехал вдоль моря Машина скакала по оврагу.
Остановился и тщательно протерев ручки канистры, забросил ее пустую в те валуны, откуда началось все. Обрушившегося берега.
Сел в машину и направился по дороге прочь на шоссе. Побыстрее и подальше.
"Значит, надо сообщить в полицию, что автодом сгорел. А они обнаружат Калабишку - в нем и причина. Да. Это так надо разрешить... Написать заявление о пожаре трейлера... - первое" - Повторялось в голове Гавриша, - Когда обнаружат труп, станет понятно – нищий, забравшийся и произведший пожар. Ведь и бак с топливом изнутри взорвался… Это точно…»
Через несколько километров он свернул на обочину, долго сидел и жалел до усмерти жалел, что бросил курить. На сиденье лежала записная тетрадь. Записи для для будущего романа. Он пролистал несколько страниц и стал читать подпрыгивающие строки:
«Дающий нищему не обеднеет; а кто закрывает глаза свои от него, на том много проклятий».
«Давайте, и дастся вам: мерою доброю, утрясенною, негнетенною и переполненною отсыплют вам в лоно ваше; ибо, какою мерою мерите, такою же отмерится и вам».
Эти фразы были записаны для романа с Эппи, он не мог вспомнить где их хотел применить.