«Ах, дьявол! Сейчас бы затяжечку! Одну!»
Вынул драгоценный обрубок из губ, долго смотрел на него. Потом отшвырнул в сторону.
Нагнулся. Зачерпнул, обдирая руки о твердь оледенелого снега, и крупой пальцами протер губы.
« Не уйдешь. Я дознаюсь, что тебе надо было». – Подумал он о том ходоке.
«Один роман в голове, а второй уже готовится. Из жизни… Муторное, правда, начальце…»
Гавриш вспомнил, как девушки с горяще-изумрудными глазами на каком-то писательском вечере сидели напротив, смотрели на него.
- Счастлив ли писатель? – Спросили его как-то.
Он ответил, лукаво медля:
- Как все. И даже скорее нет, чем да.
«Да, к чему все это ко мне сейчас идет? – Подумал он.
От одышки Гавриш остановился.
«Сердце грохочет! А не курил ведь ни капли!»
« Этот человек, пожалуй, сильнее меня». – Рассуждал Гавриш, вглядываясь в непрерывность следов шедшего.
«Да он тут уже и не шел, а бежал, торопился куда-то!»
Следы впереди пошли с торопящимися черпачками.
«Бежал, подлец. Куда?»
Дальше наблюдалось следующее: след вдруг сильно вильнул. Как - будто Тот опьянел от своего сока…
«Или что?»
Некоторое время следы вели к лесополосе, но потом еще раз сделал угол, и тут, развернувшись, пошел прямой дорогой к писательскому, передвижному дому, «Мунстерлэнду». Отсюда он хорошо был виден.
Гавриш шел по следам, ступая один в один, испытывая волнение. Казалось, была причина.
Ему хотелось остановиться, отдохнуть, но ноги волочили вперед, а тело только и поспевало за ними.
«Что то захотел, что задумал?» - Занялся Гавриш.
Шаги Неизвестного временами довольно глубоко утопали в снеге.
«Выносливая и тяжелая туша».
Позади - поредевшая лесополоса.
Натыканные кое-как деревья, с изломанными верхушками ветвей покачивались ветвями.
И знакомый звон ветра, сонеты его в среде мертвых оледенелых стволов, одуховлетворяли ту природу.
Пройдя достаточное расстояние, писатель уже точно видел, что направление Ходока тянулось к его автодому.
« А если это бандит, преступник? Тогда что? Машина… Черт, машина же там!»
«Роман напишешь зато», - говорило в нем.
«Какой роман? Если сейчас выпотрошут!»
Следы чужого стали иметь еще более вытянутый вид. Черпачки увеличились.
Тот просто мчался вперед!
Гавриш так же, из всех оставшихся сил, поддал ходу. Страх, тревога, предупреждение. Все возбуждало, волновало. Но он старался не думать ни о чем .
Добравшись ближе, и выйдя на место своей настоящей стоянки, писатель наблюдал - следы Незнакомого остановились у машины. Далее он ее обошел, задержался у дверцы водительского места.
Потом след подошел к багажнику, и даже пальцы его остались на замке.
Олег, нервно скачущими зрачками пробежался кругом и заметил в метрах трех связку толстой веревки.
Сразу ее было не заметить. Она, отсвечиваясь гладкой змеиной кожей, была специально отброшена.
«Зачем здесь еще эта веревка?»
Гавриш подошел к канату, взялся за него.
Связка тяжела, громоздка.
«Для чего зимой носить веревку?»
Гавриш пошел к своему автодому. Мысли жили своей жизнью, он отвлекал себя от того, что дом его может быть был взломлен, мысли летели:
« Разве, что утащить машину веревкой?...»
Лестница была чиста. След туда не добрался.
«Тэк-с, - писателем обнаруживалось дальше, как незнакомец обошел весь дом по кругу.
Тут он постоял у окна, залез на колесо. Заглянул внутрь.
«Тэк-с».
Гавриш подошел еще раз к ступеням, которые поднимали на вход в автодом. И различил на это раз четкую рельефную подошву ….. Размера этак пятидесятого…
Следы потолпились на пороге, наступая сами на себя.
"Стучался?"
Но дверь была не тронута. И вокруг никого!
Уши писателя запылали, и перевело дух. Он вспомнил, что ключи оставил дома и не запер дверь, потому прогулка должна была быть короткой перед началом работы, а он…
А в глубине одежного шкафа там, прикрытым одеждой стояло старое австрийское ружье. И в нем, черт дери, один патрон!
Гавриш толкнул дверь, вошел. Зрение притупилось, ничего сразу и не увидишь перед собой.
В доме – никого.
Кубарем глазами прокатился по всем углам, летела.
И вот уже, переполох - стук или … в голове это?
Из - за стенки вылезло широкое лицо Незнакомца.
- Хеллоу! – Сказал он - ни больше и ни меньше.
И Гавриш сглотнул сухую слюну.
Это была грязное, серое, крупное, квадратное лицо.
Оно улыбалось. Морщинки глубоко изрезали кожу Незнакомца.
Перед глазами Гавриша еще висела пелена. И оглушение. Словно пустым мешочком по темячку.
Незнакомец не торопился, глядел, ждал, не выходя даже полностью из-за угла шкафа.
«Это бомж». – Определился писатель.
И прокряхтел что-то в ответ пришельцу, не помня что. Он еще пытался разглядеть того.
Разноцветный толстый свитер, начинался замасленным воротником от гиревого подбородка, вылизывался комьями, клочьями.
Поверх него натянута видимо толстовка.
Все это наглухо заперто старой демисезонной синей курткой.
Воротник на ней, впрочем, почти отсутствовал. Ровно наполовину.
Оставшаяся часть торчала надломанным флажком.
«Лицо. Что за лицо? Что-то даже гордое, требовательное в нем. Чудеса!
Чурбак чурбаком выструган топором, а глаза огромные. И все это не объять. Что-то не до конца ясное в нем есть…»
Резкая, на первый взгляд, струганина физиономии, испещренная неизвестными ходами характером морщин, распрыскивались лучиками со въевшимися в них грязью.
И эти лучики находили ход куда попало, струились, расскакивались, и собирались на скулах, а потом тихим ходом сваливались к кувалде подбородка.
На лбу глубокий крест.
Гавриш катал взглядом по физиономии гостя, позабыв о времени.
А лет около шестидесяти… Хотя, впрочем, меньше.
- Вы кто? – наконец спросил Гавриш.
В лике бомжа что-то блеснуло.
Да и он не переставал изучать хозяина.
Бомж, выйдя полностью из-за угла, ответил:
- Я? Я - твой гость.