- Значит, ты едешь со мной.
Неожиданно девушка плюет ему в лицо и бьет наотмашь по лицу. Он хватает ее за руки...
Я вновь пытаюсь прорваться сквозь невидимое стекло. Хочу остановить его. Неожиданно преграда, вспыхивая, исчезает, и я пулей лечу в темное пространство.
- Тише, тише. - это голос Петра.
Я вдруг понимаю, что судорожно вцепилась в его футболку и мну ее в намертво зажатых кулаках.
Перевожу дух. Мне страшно расспрашивать. Может, это все галлюциногенный бред?...
- Помоги мне, - мой голос звучит хрипло, а слова - неожиданно.
Петр успокаивающе гладит мое плечо.
- Все будет хорошо. Тише.
Мы сидим в тишине. В ирреальной комнате. В воздухе, то появляясь, то исчезая, клубятся непонятные мне вихри. Они похожи на руны: переплетенные вязью, замысловатые и чужие.
Я не выдерживаю первой:
- Та девушка...
- Моя жена, - Петр словно ждал сигнала. - Тот парень?..
Я смотрю на него с ужасом и шепчу помертвевшими губами:
- Брат моей одноклассницы...
Он, чуть касаясь, кончиками пальцев гладит мою щеку. Это больше похоже на прикосновение ветра, но мне кажется, что кожу сдирают живьем, обнажая мышцы лица...
Петр одергивает руку, отводит глаза.
- Он мертв, не так ли? - голос его звучит глухо, словно из глубокого бездонного колодца.
Я опускаю голову, сникаю, как побитая морозом трава. Затем выпрямляюсь и говорю горячо, сбивчиво, путано:
- Я не убивала его, нет! Я даже не знаю, как это случилось. Несчастный случай!
Лицо Петра вдруг проваливается вовнутрь мрачной теменью. В ноздри бьет запах могильной сырости и земли. Я протягиваю руки, чтобы защититься, кричу, что есть силы, но крик уже привычно гаснет в зияющей пустоте.
Я блуждаю под землей, натыкаюсь на острые камни, разбиваю колени, режу ступни. Нахальная земля сыплется сверху, попадает и в рот, и в нос...
Вспышка. Наконец-то! Это выход!
Он стоит на краю крыши. В глубокой сини небес кувыркаются ванильные барашки облаков. Хлопая крыльями, разлетаются из-под ног сизые голуби. В голове его искристо и звонко, как в пустом бокале. Дзыннь! По лицу блуждает улыбка. Судорога похоти сводит челюсти. В эти мгновения он видит белое девичье тело, обнаженную грудь, темный треугольник между широко раздвинутых ног. Дело только за малым. Надо взять одеяло в руки и упасть...прямо в мягкие, манящие объятия предмета своего вожделения...
Стекло становится темным, пузырится, как кинопленка от высокой температуры, и обжигает меня своими разъеденными краями. Мне хочется сгореть и уйти в небо едким дымом...
Кап-кап-кап. Я уже знаю, что никакого Стикса здесь нет. Мне не хочется открывать глаза и видеть этого седоголового на стуле.
- Ася... - теплая рука Пети сжимает мои ледяные пальцы.
Мятый потолок вдруг кажется мне наполненным смыслом, скрытым в заломах и кривых линиях. Наверное, это все же узор. Я сажусь и прислоняюсь к шершавой стене.
- Я знаю, что это за место. - мне не надо смотреть на мужчину, чтобы увидеть, как его брови вопросительно поднимаются вверх. - На самом деле я умерла. Присела поговорить с котом, оступилась, провалилась в канализационный люк и сдохла, сломав себе шею.
- И где же ты, по-твоему? - мужчина говорит осторожно. В его голосе слышится сдерживаемый смех.
Я пожимаю плечами.
- Ну, чистилище, наверное. А ты - апостол Петр, выуживаешь из меня мои грехи, чтобы решить: достойна я ада или рая.
Мужчина, не сдерживаясь, смеется.
- Он не промахнулся. У тебя богатая фантазия.
- Он? - я стараюсь никуда не смотреть, чтобы еще раз не провалиться в какую-нибудь чертову дыру.
- Ты помнишь, как всё было? - Петр резко меняет тему, но я понимаю, о чем он говорит.
- Мне бы не хотелось говорить об этом.
Петр вздыхает, расслабляется, чуть приобнимает свое худое колено и тихо говорит:
- Тогда я расскажу тебе, как это было у меня.
В тот вечер он не стал ее бить. Лишь до боли сжал руки и встряхнул. Ненависть, вспыхнувшая так резко, готова была услужливо выплеснуться из бурлящего котла чувств и разукрасить стены красным.
Уходя из дому, он хлопнул дверью так, что заложило уши. Ехал непонятно куда и зачем. Снял какой-то номер в гостинице, упал, не раздеваясь, на кровать и дал волю своей ярости.
Он рисовал картину, как истинный художник. Вдумчиво уделял внимание мельчайшим подробностям, добавлял мазок то тут, то там, наносил штрихи и слои новых красок своей ненависти. Он смотрел в ее красивое лицо и видел его обезображенным, жутким, мертвым. Одна часть души содрогалась от нарисованного. А другая - торжествовала, испытывая триумфальный реванш за все нанесенные обиды, за годы унижений, предательства и лжи. Когда-то он так любил ее. Теперь же с не меньшим пылом ненавидел.