За четыре года «Слоббо» набрал вес и популярность, оброс пулом авторов и спикеров, его статьи растаскивали по соцсетям и цитировали на местном телеканале. Подростковая забава стала доходным бизнесом.
— А как отдыхать будешь? В другом полушарии? — спросил Жека.
— Наверное.
— Ещё не придумал, с кем? — Алина обвила рукой шею дипломанта.
— Пока не решил, — улыбнулся Виктор и улыбнулся в ответ.
На лица Жеки и Грача упала лёгкая тень. Их компания была вместе без малого десять лет, у парней бывали девушки, а Алина… Алина была в их четвёрке «своим парнем», но успела побывать близкой подругой всех троих. Бывало, что в одно и то же время она встречалась со всеми тремя, особенно это не афишируя, но и не скрывая. По молчаливому, но никем не оспариваемому договору, Алина не отдавала предпочтение никому, и никто из троих не претендовал на неё безраздельно… до сего дня. Совместное путешествие было чем-то большим, чем секс по дружбе.
Вик решил разрядить обстановку.
— Ну что, едем в «Лимассол»? Я себе к диплому «камри» подарил. — Он не стал уточнять, что купил машину в кредит. — Ядовито-зелёную, как сперма дракона.
— А разве у драконов есть сперма? — живо поинтересовалась Алина.
— А разве нет?
— Они же рептилии. У них же клоака…
— Алик, — мягко заметил Жека, — сперма есть у всех, даже у насекомых. Просто у рептилий нет половых органов, как у нас. Но сперма есть. Правда, я не уверен, что у драконов она зелёная.
— Надо поймать дракона и подоить, — предложил Грач.
Через несколько минут они ехали в «Лимассол» — не самое пафосное, но, по единодушному мнению всех четверых, лучшее заведение Слобожанска. В колонках неистовствовали «The Dubliners».
— Стой, стой! — закричала вдруг Алина.
Виктор лихо сманеврировал к обочине.
— Забыла что?
— «Метросад» проезжаем. Заскочим?
— Алик, давай потом, — попросил Жека. — Мои ноздри уже обоняют лимассольские кальяны.
— «Потом» будет не раньше трёх ночи, — возразила Алина. — Тут никого не останется, кроме парочки бухих брёвен. Да и мы будем уже никакие.
— Алина права, — поддержал подругу Грач. — Я с марта на «Метросаде» не был.
— Вот-вот. А я — с Нового года! — обрадовалась поддержке Алина. — Вик, сделай крюк к «Фиалке», возьмём «Виноградный день», посидим часок с народом.
— А что, я за, — согласился дипломант. — Давай, Жека, гламурные клубешники от нас не уйдут, а «Метросад» — это же наше всё! Это же легенда! И мы — её часть!
Жека для приличия покочевряжился, но подчинился воле большинства.
Они припарковались возле магазина, который с начала девяностых делал кассу на тусовочной молодёжи, купили двухлитровый снаряд с боевым отравляющим веществом класса «коктейль», бутылку минералки, по пакетику фисташек, и потопали в «Метросад».
В двухсоттысячном Слобожанске метро не было и не предвиделось, однако легендарное тусовочное место называлось не как-то ещё, а именно «Метросадом». До начала царствования Николая II здесь было митрополичье подворье, потом подворье перенесли, а две десятины земли, усаженные яблонями, акацией и сиренью, отошли городу и стали называться «Митрополичьим садом». Городская дума распорядилась прорубить дополнительные аллеи, сделать в центре площадку с фонтаном, поставить киоски и скамейки. Так, за несколько лет до Первой мировой, «Митрополичий сад» стал светским парком. Потом он стал парком советским, со статуями красноармейца и грудастой комсомолки на месте сломанного фонтана, и за недолгое время сменил несколько наименований. Он побывал сквером Парижской коммуны, потом парком имени Троцкого, потом — ожидаемо — сквером, но уже Сталинским, а после развенчания культа личности ему вернули имя Парижской коммуны и обратно произвели в парк.
В конце восьмидесятых он был средоточием общественных страстей Слобожанска, здесь каждый месяц гремели митинги, на эстраде в центре глаголом жгли сердца зевак самопальные поэты и барды. А по вечерам аллеи парка, вытеснив цивильных гуляющих, заполняли неформалы — от малолеток в проклёпанных школьных курточках с обрезанными рукавами до седеющих волосатиков.
В девяностые парку Парижской коммуны вернули имя Митрополичий сад, а неформальная молодёжь, облюбовавшая это место, перекрестила его в «Метросад». Тусовки начинали собираться с обеда, когда заканчивались занятия в школах, ПТУ и местных вузах, а расползались глубоко за полночь. В «Метросаде», как на выставке, можно было увидеть субкультурщиков всех мастей: там кучковались худосочные крикливые панки, обильно-волосатые металлисты, брейкеры в штанах шире труб ТЭЦ, толкинисты с деревянными мечами, алисоманы в красно-чёрном, скинхеды, да и просто тинейджеры без конкретных костюмно-музыкальных предпочтений, которым тесно в родительских квартирах, а клубы — не по карману.
Хотя в небольшом сквере тусили бок о бок номинально враждебные субкультуры, стычки случались нечасто, не говоря уж о массовых побоищах толпа на толпу. У безбашенной молодёжи, даже подогретой дешёвым алкоголем и травкой, работал групповой инстинкт самосохранения: стоит один раз поддаться искушению — и место мирной тусы превратится в территорию войны. Так что клановые счёты лучше сводить за два-три квартала подальше, а тут каждый волен найти своих и общаться с ними.
Шли годы, первые завсегдатаи «Метросада» выросли, остпенились, обзавелись детьми и взрослыми заморочками, повзрослевшие хиппи и алисоманы отошли от своих субкультур и не воспитали продолжателей, а избежавшие посадок скины ушли на глубокий шифр, зато появились хипстеры, эмо, винишко-тян и отаку-анимешники, которые тоже тянулись на легендарные аллеи. Мир менялся с бешеной скоростью, интернет из малопонятного заморского дива для яйцеголовых стал привычной и неотъемлемой частью жизни, перестали быть роскошью мобильные телефоны, компьютеры, иномарки и отдых за границей, но «Метросад» оставался культовым тусовочным местом. Именно там старшеклассники Вик и Жека познакомились с Алиной, а через полгода к ним прибился Грач. Теперь они выросли и могли позволить себе отдых в более пафосных местах, но время от времени собирались в старом Митрополичьем саде.
Вот и теперь они сидели на спинке скамейки, потягивали «виноградное» пойло — Вик был верен своей минералке и не изменял ей — и смотрели, как неподалёку крутят огненные шары фаерщики. Со стороны огненных жонглёров лёгкий ветерок доносил резкий запах керосина.
С другой стороны слышался говорок африканских барабанов, юноша и девушка — почти неотличимые друг от друга, тощие, в афганских шальварах, мешковатых рубашках и дредами — выбивали ритм, кукольно-красивая юная красноволосая девушка извивалась перед ними прямо на брусчатке, а ещё с десяток парней и девушек стояли вокруг. Поодаль гуртовались ещё несколько стаек молодёжи.
Виктор смотрел на «афробарабанщиков» и скептически ухмылялся. Жека заметил его взгляд.
— Что, Вик, нравится тяночка? Тыбвдул?
— Опомнись, родной. Она ещё в школу ходит, старый ты павиан, — ответил Виктор. — И вообще, не в моём вкусе.
— Девчонка?
— Да нет, вот эти барабаны, дреды, гарлемская гимнастика.
— Неарийская музыка, да? — ухмыльнулся Грач.
— Да не в том дело. Пусть играют хоть марсианское, но и своё не забывают. А мы забываем. Ты видел, чтобы малолетки вот так сидели в вышитых рубахах, играли на рылеях и калюках?
— На чём? — переспросил Грач.
— Грачина, не позорься, — усмехнулась Алина, — в «Слоббо» полгода назад было интервью с тем парнем, который делает на продажу харди-гарди.
— Ну а…
— Так их в южной России и называли рылеями..
— Вот! — Виктор поднял палец. — Лишнее подтверждение. Не знать своего — не стыдно. Если какой-то кадр сидит в косоворотке и бренчит на гуслях или скрипит на рылее, все понимают, что это просто фольклорист повёрнутый. Не то чтобы городской сумасшедший, но вроде того. То есть послушать можно, но делать, как он — да ну, я что, клоун… А в панталонах султанской одалиски и в тибетской ночнушке, с тентаклями на бошках, стучать в негритянские барабаны — нормально.