лясуна, в бубенцах и развевающихся лоскутках. Арлекин и Коломбина обучили новичка, как завлекать публику и отплясывать на сцене, а острый язык Буратино даровала природа. Он стал одним из бродячих циркачей, но не смог отучиться от привычки совать нос не в свое дело. Когда из фургона Доктора донесся придушенный вопль, он вздрогнул, выронив очищенную картофелину. - Если ты не будешь, я ее съем, - с готовностью предложил Муччо, схватив рыхлый шарик и стряхивая с него грязь. Ухмыльнулся, запихивая картофелину в рот, обведенный яркой красной помадой. - Б-бери, - Буратино по-прежнему косился через плечо на темный фургон. Тот чуть покачивался из стороны в сторону, поскрипывая ржавыми рессорами. - Ч-что он там с ним д-делает?.. - Лечит от сценического заикания, - хихикнул Пульчинелла. - Не обращай внимания, - Коломбина закончила возиться с нитками и иглой, бросив починенными штанами в Скарамуччу. Подняла глаза - печальные, темные, не вязавшиеся с образом разбитной кривляки-жонглерки, лихо стучащей каблуками в ворохе пестрых юбок. - Мы актеры, он - владелец и хозяин нашего балагана. - Но ведь он лупит Пьеро! - Буратино ткнул в сторону фургона. - Ни за что! Пьеро хорошо играл сегодня, не мямлил, публика была довольна! А он бьет его! И вчера избил! И третьего дня!.. - Можно подумать, твоя родня носилась с тобой, как с пасхальным яйцом. Пылинки с тебя сдувала, - холодно бросила Мальвина. Она побрезговала вытащенной из золы картошкой, хотя Арлекин несколько раз настойчиво предлагал ей поужинать. Даже очистил клубни и сложил на тарелку, но прекрасная певица оттолкнула ее. Зато Пульчинелла немедля вцепился в отвергнутое подношение и торопливо зачавкал, пока не отняли. - Э-э... - Буратино растерялся. У дядюшки Фрица рука тоже была тяжелая, особенно после двух-трех стопок паленки. Если Альке невовремя попадался ему на глаза, дядька мог и черпаком по спине обласкать, и сапогом запустить. Вот только дядя Фриц колотил племянничка заслуженно. Когда тот бедокурил, или не исполнил порученного, или бегал с друзьями на речку вместо того, чтобы помогать по хозяйству. Все было просто и понятно. Но здесь... здесь, в этом крохотном мирке, где обитали парни и девчонки Доктора Карабаса, все было неправильно. Все навыворот, наизнанку. Пьеро после взбучки должен был злиться, честя мучителя на все лады и сулясь отомстить. Но, выползая из фургона на полусогнутых и утирая залитое слезами лицо, Пьеро - белый шут улыбался. Смутно, растерянно и сладко, ровно идущая под венец невеста в белом платье. Они были странными, эти бродячие актеры. Непонятными. Непохожими на знакомцев и родню Альке Шмидта. В них было что-то неправильное, словно некогда жизнь напялила на них пестрые маски - и личины намертво приросли к коже. Доктор настрого запретил им воспоминать свои прежние имена, даже заикаться о них промеж себя. Только - Арлекин, Скарамуччо, Коломбина, Пьеро и никак иначе. Нарушителя ждало наказание - и захлопнувшаяся за спиной дверь фургона директора театра. Пульчинелла, изображавший на представлении врача-шарлатана, варил в котелке вонючие настои и пугал всех россказнями про неведомые жуткие болезни. Арлекин и рыжий паяц Муччо постоянно делали друг другу пакости, засовывали шутихи в сапоги, подрисовывали ночами углем усы и дрались на деревянных мечах. Когда Мальвина вновь и вновь прогоняла Арлекина, тот ночами украдкой заползал в фургон к Муччо. Буратино разок подглядел за ними: парни валялись на драном матрасе, обжимаясь и тискаясь, запуская руки друг другу в штаны. Коломбина, словно заведенная, повторяла: "Это не мое дело", и отворачивалась, прячась за лохматой гривкой. Буратино подметил, что в левом рукаве она таскает нож в пристегнутых к руке ножнах. Другой нож она прятала в складках юбки. Певица Мальвина злилась на всех без исключения. Порой эта красивая надменная девчонка на пороге превращения в юную женщину смахивала на старую, выжившую из ума бабку из городка Альке - ту, что бегала за молодыми парнями. Старуха брызгала слюной из беззубого рта, скрипуче выкрикивая одну и ту же фразу: "Жениться сулил! Жениться сулил!". Мальвина с ее поджатыми губами и голубыми кудряшками напоминала переборчивую невесту, которой в мужья никто не гож, а промеж ног зудит да чешется. Доктор Карабас никого не подпускал к Мальвине - ни актеров, ни зрителей. Если Доктор уводил ее порой в фургон, то выходила она оттуда прежней - в чистеньком платье, аккуратно причесанной и ничуть не заплаканной. Только глаза блестели сухо и яростно. А еще был Артемон. От этого типа Буратино всеми силами держался как можно дальше. Паренек днем и ночью расхаживал в жилетке и штанах собачьей шерсти, с ошейником на шее. Он кувыркался на сцене и ходил на задних лапах, а вне сцены - не разговаривал, только ворчал, скулил и лаял, впрямь полагая себя псом. Нелюбимым и запаршивевшим, которого пинают мимоходом - и мимоходом же швыряют косточку, вспомнив, что надо бы покормить собаку. Взгляд у Артемона был искательно-туповатый, он подлизывался ко всем подряд, отдавая явное предпочтение Пьеро. Невесть почему Буратино боялся Артемона. Как опасался своры поселковых шавок, заливисто брехавших из бурьяна на любого прохожего. Кто знает, что может стукнуть в собачью голову? Сейчас он лает, а спустя миг вопьется зубами в ногу и раздерет в клочья. Таким был караванчик Доктора Карабаса. Три фургона, мужчина и подростки, разыгрывающих на ярмарках немудреные представления с фокусами для малолеток и плясками. Кто-то, подобно Буратино, сбежал из дома, от нищеты, побоев и непосильного труда на фабрике. Кто-то, подобно Коломбине, родился в опилках цирковой арены, не ведая иной участи, кроме как стать уличным актером. Мальвину и Пьеро, если верить слухам, Доктор свел из приличных семейств. Из каменных домов, где завтрак подавали на фарфоровых тарелках. Где богатые папенька с маменькой дарили любимым чадам на Рождество и Пасху настоящих пони и говорящих кукол в шелковых платьях. Теперь у беглецов не было крыши над головой, но ни тот, ни другая никогда не заикались о потерянной родне. Им было хорошо здесь. В балаганчике они чувствовали себя на своем месте. Здесь на ужин была ворованная жареная картошка без соли, и господин Карабас щедрой рукой раздавал юным подопечным тяжелые оплеухи. Здесь они обрели себя. Задняя дверца фургона приоткрылась. Мелькнули тени, Доктор одним размашистым движением вышвырнул наружу скулящего Пьеро. Тот по-жабьи шлепнулся в лужу, неуклюже развернулся и пополз обратно. - Пшел вон! - рявкнул Доктор. - Снова сунешься - прибью! Вы, мелюзга, цыц там! Погалдели - и будет. Марш спать, завтра дальше поедем... - он с подвыванием зевнул и скрылся внутри. Крупный мужчина с взъерошенной черной бородой, в замасленной и поношенной куртке красной кожи с черными вставками. Он грузно и уверенно ступал по жизни массивными сапогами с фестончатыми отворотами, волоча следом стайку подростков. Стайку потерянных душ, которым он стал самозваным пастырем. Хныча, Пьеро притащился к костру и шлепнулся на поваленное бревно. Коломбина сунула ему чистую тряпку, Муччо - миску с картошкой. Пьеро не заметил ни того, ни другого, провыв в темное небо: - Почему-у? - Потому что потому, - высокомерно процедила Мальвина. - Потому что не заслужил бОльшего. - Мальва, да заткнись ты, - буркнул Арлекин. - Тебе и того не светит. - Ей не нужно, она сосульками пробавляется! - по-жеребячьи заржал Пульча. Из своего убежища бочком выбрался Артемон, попытался свернуться под ногами. Пульча мимоходом пнул его по крестцу. Пес заскулил, и Буратино не выдержал: - Хватит! Оставь его в покое, он вообще умом убогий! - Кто убогий, он? - состроил удивленную рожицу Пульчинелла. - Да он поумнее прочих будет! Слова не выговорит, зато брюхо всегда набито и задница в мыле! Он хорошо устроился, наша сучка, верно? И ни в чьей жалости не нуждается. Верно, псинка? - он снова пнул парня-собаку. - Вот что ему нужно. Твердая рука, жирная кость и плетка! - Говори только за себя, - вполголоса произнесла Коломбина. Пульча вскинулся, словно ужаленный осой в седалище, скривился вымазанными в помаде и з