Чуть не валясь с ног от усталости, я положила перед ним челюсть тунца и уже собралась, наклонившись к крохотному оконцу, рассказать привратнику всю мою жизнь, целую жизнь единым духом — о трудностях морского путешествия, о жаре и холоде, о том, как меня впервые в жизни крестили, а потом вот бросили, но, приняв крещение, я теперь в любом полушарии и в любое время дня и ночи могу отыскать в небесах Южный крест или лик Пресвятой Девы.
Но привратник не слушал. Он все тыкал пальцем в челюсть тунца, и я, ничего уже не соображая от усталости, решительно бросила свой амулет в мусорную корзину, стоявшую у двери. Дверь открылась сама — но, может быть, открыл привратник, которому надоел мой заикающийся лепет.
В полутемном помещении я увидела моряков на грязных креслах и диванах, которые сдавались на ночь. В дальнем углу стоял включенный телевизор, рядом пылились газеты и журналы, на экран никто не смотрел. За пластмассовым столиком сидела пожилая женщина, раскладывавшая что-то вроде пасьянса из открыток и почтовых марок. В двух тускло светившихся телефонных кабинах я заметила матросов. Слов не было, но по лицам я догадалась, что говорили с женами и детками.
— Мне бы койку, — сказала я женщине. Не поднимая головы, она сняла с крючка ключ и подтолкнула по столу ко мне.
Ночью я не сомкнула глаз. Комната была маленькая, окно открыть не удалось, у двери висела кем-то забытая шапка. По стене пробегали огни и тени улицы, но ни кровать, ни мой сон не продвигались вперед ни на метр. И ни звука, кроме звяканья ключей в коридоре.
Я встала, зажгла свет и, достав из тумбочки Библию, снова основательно изучила наставление о том, как устроить жилье в ковчеге.
Завтрак был скуден — бледные булочки, которые моряки вскрывали своими ножами точно раковины, намазывали маргарином и посыпали сахарным песком. Кофе жидкий, чай — чуть теплый, розовато — красный.
Перед зданием миссии стоял Летучий ангел — автобус, который повезет матросов в порт. Они, сонные, уже сидели внутри и через грязные стекла безучастно глазели на улицу. Я села впереди, за спиной водителя, и попыталась разобраться на плане порта: где сейчас какой корабль и у какой причальной стенки могли после сухого дока поставить мой корабль. Конечно, докеры ребята проворные, сказал водитель, — но если счастье улыбнется, вы его еще застанете в порту.
Я увидела его еще издали, старого, доброго, свежевыкрашенного битюга — под громовыми командами Старшего помощника и под тяжестью груза он осел и еще больше стал похож на плот. Возле поручней, заткнув уши, стояли Нобель с Каноссой, готовясь отдать концы. Не видно нигде Капитана… Он покинул корабль вместе с погонщиками, исполнив пресловутый «маневр последней минуты», и, наверное, слегка помахал на прощанье приветственно поднятой кверху правой рукой. Но перед дверью моей каюты стоял букет цветов, а на столе я увидела письмо.
Я сразу узнала почерк Капитана — мелкие, теснящиеся друг к другу буковки. В письме черным по белому значилось: «Командование кораблем возлагаю на вас. Сию же минуту отставить менять курс.
Не полагайтесь на Старшего помощника, полагайтесь на ветер. Отставить заикаться».
— Да как он смеет! — крикнула я возмущенно, но услышала смех Пигафетты. Он был тут как тут — тень под часами на стене каюты. Пигафетта не сомневался — мы и в этот раз отчалим своевременно. Но слушает ли он меня? — Ты вообще-то меня слушаешь?
— Да, слушаю, я ждал тебя, все это время ждал твоего возвращения, чтобы мы наконец могли завершить наше путешествие. Осталось немного, я все разузнал, на всякий случай даже письма Черчилля изучил. Осталось всего ничего, пройти пустыню, а там уж до дома рукой подать. Кстати, я припрятал шоколадку, чтобы в пути мы не умерли с голоду.
— С чего это нам умирать с голоду? Я же своими руками разделывала туши тунцов. Они в холодильнике, а меня научили готовить тунца, так что мы и без коков не пропадем, и без услуг стюарда обойдемся, я сама тебе сейчас постелю.
Потому что это-лучшая его идея, и моя тоже — спать в своей собственной койке над морем, на белых простынях — над синей бездной, под вымпелами сна и флагом сновидений, под гигантскими сводами ребер во чреве китовом, где при свете медленно тающей свечки, в благоухании свежего белья мы вместе читаем Библию.
Бунт начался в солнечное воскресное утро: волнение достигло двенадцати, а может и двадцати баллов. Садовод заявил, что в плавательном бассейне на нижней палубе нет воды. За завтраком, в офицерской кают-компании, он разодрал на себе рубаху, тем самым нарушив одно из правил, подлежащих неукоснительному исполнению — на корабле полагается быть одетым и ни при каких обстоятельствах не появляться голым до пояса на мостике, в камбузе и в кают-компании. Садовод не внял неоднократным требованиям привести себя в надлежащий вид, не выказал и малейшего сожаления о своем проступке, кроме того, не пожелал поставить команде пива, чем мог бы искупить свою вину. Дошло до рукоприкладства.
В камбузе он разбил две чашки: одну — о матушку Нового Кока, другую — о нижнюю челюсть Нового Стюард а, который так и не научился ни чистить ковры, ни вовремя втягивать голову в плечи. Лишь соединенными усилиями Нобеля и боцмана удалось привязать Садовода к стулу, и Старший помощник, заговорив тихим угрожающим голосом, напомнил: даже в суповой тарелке, если хорошенько помешивать похлебку, можно поднять волнение силой двенадцать баллов; это же элементарная физика.
— Не сомневайтесь, — добавил Старпом, — мы сумеем задушить зло в зародыше, ибо тот, кто медлит, теряет все — сначала груз, затем власть, а в итоге — корабль.
Старпом знал, о чем говорит, — ведь сам он уже все потерял. Тем не менее он заставил Садовода сидеть привязанным к стулу при настежь открытых дверях-в назидание всем, кто проходил мимо: на камбуз, на мостик или в кают-компанию. И Садовод сидел так до самого Красного моря, на котором волнение наконец улеглось.
Пекло здесь адское, но монахам хорошо известно, что черт прячется не в адском пекле, а, во-первых, меж вилкой и ножом, во-вторых, на шее, где торчат концы белой салфетки, в-третьих, за стеклом подзорной трубы и, в-четвертых, под пробками неисчислимых бутылок, улетающих ночью в открытое море. Черту угодна невинная болтовня, ее легкое порхание над коварной стихией. Обласканный увеселитель общества, галантный волокита, блистательный заводила игр, вечером в матросской кают-компании он чувствует себя как дома среди дам, королей и валетов и, тасуя карты, прибирает к рукам все тузы, в точности как Лас-Вегас, лучший его ученик. В офицерской кают-компании он всегда благопристойно одет. Но любимое его занятие — смотреть, как другие работают. Ночует он в контейнерах вместе с «зайцами», которым поет стародавнюю свою песню: на земле весь род людской чтит один кумир священный…
Заткните уши, заприте двери кают на все замки — он все равно до вас доберется. Что ему стоит? Он без труда пролезает в самые крохотные щелки, просачивается, как песок, который теперь вперемешку с солью налипает на одежду, на смазанные машинным маслом железяки, — мы плывем в пустыне. «Ничего не бойтесь! — кричит черт. — Я с вами! Корабль он и есть корабль, мачта на месте, а мы не стоим на месте. Семь лет мигом пролетят! И тогда мы сойдем на берег, и снова займемся продолжением рода и вспоможением родам, а с детьми будем дурачиться и ребячиться, чтобы помнили нас».
Но тот, кто везде, — тот нигде. В этом — географическая загадка вечности.
В пустыне у меня пропал аппетит и я перестала бездарно тратить время на трехразовое питание в кают-компании. Бросив якорь за письменным столом, я глотала справочники, которые подавал мне Пигафетта, стоявший у меня за спиной. Чтобы хоть немного разобраться в тарабарщине, я делала заметки: «Мы находимся на борту полностью загруженного контейнеровоза. Длина 163 м, ширина 27 м, высота 45 м, грузоподъемность 22 500 тонн. Плывем вокруг света: из Гамбурга в Гамбург. Затраты времени и средств можно вычислить, если считать, что средняя скорость составляет восемнадцать узлов, а чартер обходится в тысячу марок за один час. Следует учесть: 1) сокращение пути благодаря Панамскому и Суэцкому каналам; 2) стоянки в двадцати портах, включая время погрузки и оформления, равное в среднем двенадцати часам в каждом порту. Получаем соответственно прибыль от транспортировки груза с учетом затрат на оплату труда шестнадцати членов команды и одного кока. Необходимо учесть различный размер тарифов в соответствии с офицерским чином и страной, откуда родом означенные лица».