Однако меня не вырвало. Вместо этого я последовала за мисс Харкорт из начальной школы в подготовительную, у которой был отдельный вход в задней части здания.
Класс, в который она меня привела, был очень светлым, и даже в тот первый день я увидела, что это его качество использовалось недостаточно. Длинные окна были наполовину замаскированы шторами в цветочек. Я не сразу разглядела пыль на шторах, но почувствовала ее запах. Пол был деревянным и не так блестел, как в коридоре. В центре комнаты висела черная доска, на которой все еще можно было увидеть почерк другого учителя: заглавными буквами в верхнем левом углу было выведено «июль 1957 года». Перед доской стояли большой письменный стол и стул, рядом с которым находился водонагреватель, огороженный проволокой. За каждым рядом невысоких детских парт помещались щербатые деревянные стулья. Другими словами, все казалось удручающе обычным, если не обращать внимания на яркий солнечный свет, пробивавшийся сквозь занавески.
Только когда я вошла внутрь (направленная мисс Харкорт), я увидела особую зону моего нового класса. В углу, за дверью, между задней стенкой буфета и окном, лежали коврик и несколько подушек. Ни в одном из классов, в которые я заходила во время обучения, не было ничего подобного, и, осмелюсь сказать, я сделала шаг назад от неожиданности.
– Ах да, – пробормотала мисс Харкорт. – Я полагаю, что женщина, которая преподавала здесь до вас, – мисс Линч – читала сказки.
Я смотрела на красно-желтый коврик и пухлые, взбитые подушки в тон и представляла мисс Линч, окруженную обожающим ее выводком, когда она по памяти рассказывала «Алису в Стране чудес».
– Мисс Линч была неординарной. Довольно приятной, я думаю, хотя были и недовольные. Может быть, вы предпочтете, чтобы все это убрали? – Она улыбнулась. – Мы можем попросить смотрителя избавиться от этого уголка. В конце концов, слушать они могут и сидя за партами.
Я сглотнула и наконец набрала достаточно воздуха, чтобы заговорить.
– Пусть останется, – сказала я. В пустом классе мой голос прозвучал очень тихо. Я внезапно осознала, что все, чем мне нужно было заполнить пространство, – это мои слова, мой голос; голос, который – я была в этом убеждена в тот момент – я не слишком умела контролировать.
– На ваше усмотрение, – прощебетала Джулия, поворачиваясь на каблуках. – Удачи. Увидимся на перерыве.
Она отсалютовала, закрывая дверь, кончики ее пальцев коснулись прямой челки.
Снаружи зазвучали детские голоса. Я подумала о том, что хочу закрыть все окна, чтобы не слышать эти звуки, но пот на верхней губе помешал мне сделать это в столь теплый день. Я положила сумку на стол. Потом передумала и положила ее на пол. Хрустнула костяшками пальцев, посмотрела на часы. Без пятнадцати девять. Я ходила по комнате, разглядывая стены, пытаясь сфокусироваться хоть на каком-нибудь совете из колледжа. Выучить все их имена как можно быстрее и почаще их использовать – вот все, что приходило мне в голову. Я остановилась у двери и посмотрела на висевшую над ней репродукцию «Благовещения» Леонардо в рамке. Что, подумала я, скажут шестилетние дети? Скорее всего, они будут восхищаться мускулистыми крыльями ангела Гавриила и ломать голову над легкостью лилии, как это делала я. И, как и я, они, вероятно, очень мало понимают, через что должна была пройти Дева Мария.
Дверь под изображением Богородицы открылась, и появился маленький мальчик с черной челкой, похожей на след от ботинка на лбу.
– Могу я войти? – спросил он.
Моим первым побуждением было завоевать его любовь, сказав: «Да, да, пожалуйста, входи», – но я сдержалась. Впустит ли мисс Харкорт мальчика до звонка? Разве это не было нахальством – обратиться ко мне в такой манере? Я осмотрела его с головы до ног, пытаясь угадать его намерения. Черные волосы, похожие на след от ботинка, не сулили ничего хорошего, но его глаза светились и ноги все еще были по другую сторону дверного проема.
– Тебе придется подождать, – ответила я, – пока не прозвенит звонок.
Он посмотрел в пол, и на какое-то ужасное мгновение мне показалось, что он сейчас всхлипнет, но он захлопнул дверь, и я услышала стук его ботинок в коридоре. Я знала, что мне следует вернуть его; крикнуть, чтобы он немедленно прекратил бегать и вернулся сюда, чтобы получить наказание. Но вместо этого я подошла к своему столу и попыталась успокоиться. Я должна была подготовиться. Я взяла резиновую губку и убрала остатки «июля 1957 года» с доски. Выдвинула ящик стола и вытащила из него бумагу. Возможно, она понадобится мне позже. Тут я решила, что нужно проверить свою перьевую ручку. Я провела ею по бумаге и тут же оросила стол черными блестящими точками. Когда потерла их, мои пальцы почернели. Потом почернели ладони, когда я попыталась стереть чернила с пальцев. Я подошла к окну, надеясь высушить их на солнце.