Поймав мой взгляд в зеркале, она громко фыркнула.
– С тобой все в порядке? – спросила я, положив руку ей на плечо. Она отвернулась, ее подбородок задрожал от усилий, которые она прилагала, чтобы подавить очередные рыдания.
– Не обращай внимания на своего отца. Он чрезмерно эмоциональный. Сегодня он теряет дочь.
Сильви еще раз фыркнула, и ее плечи поникли. Я гладила ее по руке, пока она плакала. Через некоторое время она сказала:
– Это должно быть приятно.
– Что именно?
– Быть учителем. Всегда знать, что сказать.
Это меня удивило. Мы с Сильви никогда особо не обсуждали мою работу; большинство наших разговоров было о Рое, или о фильмах, которые мы видели, или о пластинках, которые она купила. Мы редко виделись с тех пор, как я начала преподавать в школе, и, возможно, это произошло не только потому, что у меня было меньше времени, а она была занята Роем. Это было как дома: я никогда не чувствовала себя комфортно, говоря о школе, о своей карьере, как я избегала называть это, потому что никто больше не знал ничего о преподавании. Для моих родителей и братьев учителя были врагами. Никому из них не нравилась школа, и они были довольны, хоть и немного озадачены моими успехами в школе; мое решение стать учителем было встречено ошеломительным молчанием. Меньше всего мне хотелось быть тем, кого презирали мои родители: выпендрежницей с задранным носом. И поэтому обычно я ничего не говорила о том, как проходили мои дни.
– Я все время не знаю, что сказать, Сильви.
Та пожала плечами.
– Но скоро ты сможешь обзавестись собственным жильем, не так ли? Ты зарабатываешь приличные деньги.
Это было правдой; я начала копить деньги, и мне пришло в голову, что я могла бы снять комнату где-нибудь – возможно, на одной из широких улиц на севере Брайтона, ближе к холмам или даже на набережной в Хоуве. Но я не хотела наслаждаться мыслью о жизни в одиночестве. Женщины тогда не жили одни, нет. Только если их не вынуждали.
– У вас с Роем тоже будет собственное жилье.
– Я хотела бы иметь свое собственное, – фыркнула Сильви, – чтобы делать то, что мне, черт возьми, хочется.
Я сомневалась в этом и мягко сказала:
– Но теперь ты с Роем. Вы будете семьей. Это намного лучше, чем быть одной.
Сильви отвернулась от меня и села на край кровати.
– Есть платок? – спросила она, и я дала ей платок. Она громко высморкалась. Сидя рядом, я наблюдала, как она сняла обручальное кольцо и снова надела его. Это была толстая темно-золотая полоса, и у Роя было такое же, что меня удивило. Я не думала, что он из тех мужчин, которые будут носить ювелирные изделия.
– Марион, – сказала она, – я должна тебе кое в чем признаться.
Прислонившись ко мне, она прошептала:
– Я солгала.
– Солгала?
– Я не жду ребенка. Я солгала ему и всем.
Я смотрела на нее, ничего не понимая.
– Мы сделали это и все такое. Но я не беременна.
Она зажала рот рукой и вдруг пронзительно рассмеялась:
– Забавно, правда?
Я подумала об открытом, полном пирожного рте Роя, о его стремлении подтолкнуть Сильви к катку, о том, как он не мог сказать, о чем было интересно поговорить, а о чем – нет. Какой он абсолютный дурак.
Я посмотрела на живот Сильви.
– Ты имеешь в виду… ничего нет?
– Там ничего нет. Ну, только мои внутренности.
Тогда я тоже начала хихикать. Сильви укусила себя за руку, чтобы не рассмеяться слишком громко, но вскоре мы обе катались по кровати, прижимаясь друг к другу, дрожа от едва сдерживаемого хохота.
Сильви вытерла лицо моим платком и глубоко вздохнула.
– Я не хотела лгать, но не смогла ничего придумать, – сказала она. – Это ужасно, да?
– Не так уж и ужасно.
Она заправила свои светлые волосы за уши и снова захихикала, на этот раз довольно вяло. Затем она пристально посмотрела на меня.
– Марион, как я ему это объясню?
Напряженный взгляд Сильви, наш истерический смех всего несколько минут назад и выпитый мною крепкий алкоголь, должно быть, сделали меня безрассудной, Патрик, потому что я ответила:
– Скажи, что ты потеряла его. Он не должен знать, не так ли? Подожди немного, а потом скажи, что его больше нет. Так бывает.
Сильви кивнула.
– Может быть. Это идея.
– Он никогда не узнает, – сказала я, сжимая ее руки в своих. – Никто не узнает.
– Только мы, – сказала она.
Том предложил мне сигарету.
– С Сильви все в порядке? – спросил он.
Было уже довольно поздно, и начало темнеть. Во мраке за садом Берджессов, под зарослями плюща, я оперлась на котел для угля, а Том сел на перевернутое ведро.