— Он был построен в 1810 году, что говорит о многом, если учесть, что Парк-стрит была официально проложена только в 1804 году и первоначально называлась Парк-Плейс.
Удивительно.
— Кто его спроектировал?
— Чарльз Булфинч.
Мои глаза расширяются, и впервые я могу оторвать взгляд от дома, чтобы посмотреть на профессора Барклая. Он стоит чуть в стороне, давая мне возможность полюбоваться домом.
— Он проектировал Капитолий штата Массачусетс.
Он кивает, пытаясь скрыть злорадную улыбку.
— Среди прочих выдающихся зданий. Хочешь экскурсию?
— Да, я хочу экскурсию… — дразняще бормочу себе под нос.
Он прячет усмешку, качая головой, и приглашает меня подняться на крыльцо.
С того момента, как мы входим, становится очевидно, что профессор Барклай уделяет огромное внимание деталям. Никто не хочет жить в доме, построенном в 1810 году, где сохранилась каждая оригинальная пылинка. Оставьте это музеям. Целью профессора было создать искусное сочетание старого и нового, отдавая дань уважения прошлому, и одновременно привести дом в соответствие с современностью, и он с ней справился.
В каждой комнате сохранилась оригинальная столярная отделка, но она была обновлена. В главной гостиной обшитые панелями стены и богато украшенная лепнина в виде короны выкрашены в белый цвет. Оставлен оригинальный камин, обугленные кирпичи которого придают деревенский шарм светлой белой комнате. Удобные кресла окружают журнальный столик из железа и камня, на котором лежат предметы, так и просящиеся в руки: поднос с римскими гравюрами, надежно спрятанный за стеклом, книга о Пикассо, которую любовно носят. В углу комнаты на изящном подиуме возвышается бюст в греческом стиле. Насколько я знаю, это оригинал или ранняя римская копия.
Мы переходим из комнаты в комнату, и с каждым шагом я все больше влюбляюсь в этот дом. Здесь сочетаются предметы антиквариата с новой мебелью и современными произведениями искусства.
Очевидно, что он очень заботится о своем доме. Это, пожалуй, самое далекое от холостяцкой берлоги, что я когда-либо видела, и я говорю ему об этом, как только мы заканчиваем наш обход и возвращаемся на кухню на первом этаже.
Это самая обновленная комната во всем доме. Здесь есть изящная бытовая техника, мраморные столешницы и абстрактная картина с концентрическими кругами, которую я узнаю, но не могу определить.
Профессор Барклай достает две бутылки «Ла Круа» из холодильника для напитков, спрятанного под кухонным островом, и пододвигает одну мне, когда я забираюсь на табурет.
— Некоторые вещи я унаследовал от своих прабабушек и прадедушек, хотя мне действительно нравится охотиться за вещами, когда я нахожу время в Европе.
— Конечно. А кому бы не понравилось? Знаете, я выросла в историческом доме, — говорю я, прихлебывая воду. — Но ничего похожего на этот.
— Расскажи мне. О своем детстве.
Он опирается на локти, и я борюсь с желанием поерзать.
— О… ну, я выросла в Шотландии. Вы знали об этом?
Кажется, он с трудом сдерживает улыбку, когда отвечает:
— Нет, Эмелия. Я почти ничего не знаю о тебе, по крайней мере, ничего о твоем прошлом.
Я киваю.
— Ну, при разводе моей матери с Фредериком ей досталась поместье в Шотландии под названием замок Данлани. Это викторианский замок, построенный в 1228 году.
— Ты шутишь.
Я улыбаюсь и качаю головой.
— Это правда. Однако умерьте свои ожидания. Это место было лачугой, когда она его купила, и сейчас это лачуга. Как только они развелись, с деньгами стало туго. Ее планы по его восстановлению были уже неосуществимы.
— Но вы все равно там жили?
— Да. Мы закрыли большую часть дома и жили в основном в западном крыле. В доме не было центрального отопления, но было электричество, а водопровод провели еще до того, как мама переехала. В доме достаточно современных удобств для жизни. Правда, посудомоечной машины не было, и стирать приходилось в умывальнике на улице.
Кажется, его это забавляет, поэтому я продолжаю.
— Мать осталась там после того, как я уехала в школу-интернат в Англии. Я приезжала туда на выходные и оставалась всякий раз, когда у нас были длительные перерывы.
— И кто теперь заботится о доме?
Я опускаю взгляд на свой напиток.
— Никто. — Невозможно не почувствовать волну грусти по поводу этого. — Там был садовник, мистер Пармер. Время от времени он проверяет для меня состояние дома, хотя почти десять лет никто ничего не улучшал.