– Сама не догадаешься?
Я упрямо помотала головой – мой мозг отказывался… отказывался «догадываться». Стало вдруг трудно дышать и я невольно потянулась к верхней пуговице рубашки – расстегнуть.
Взгляд профессора мгновенно сфокусировался и замкнулся на моей руке.
– Не вздумай.
Я испуганно отдернула руку вниз. Он выдохнул.
– Не вздумай трогать себя, расстегивать одежду, кусать или облизывать губы… вообще старайся поменьше двигаться. Если хочешь уйти с этой веранды… нетронутой.
И он сам быстро облизнул губы, словно они пересохли.
Нетронутой? Нетронутой?!
Внезапно мое полу-истерическое состояние нашло выход в злости.
Я вскочила со скамейки, сжала кулаки и зашипела на него.
– Что вы себе позволяете?! С какой стати я должна как-то по особенному вести, чтоб вы меня не тронули?! Если я настолько вас привлекаю, что вы не можете сдержать себя, это ваши проблемы, а не мои! Привыкли все на женщин валить… И, вообще, вы привели меня сюда для того, что приказы раздавать или объяснить, что происходит?! Потому что пока все, что я слышала это какой-то бред – оборотни, перевертыши, волки какие-то… Я вообще сейчас в полицию позвоню, на горячую линию!
Сама не заметила, как накрутила себя до такой степени, что реально стала задыхаться, но метка на шее внезапно взорвалась такой адской болью, что стало не до возмущений.
Вскрикнув, я схватилась за укушенное место и сложилась пополам, падая обратно на скамью…
Словно сквозь туман, видела, как Макмиллан сорвался и бросился ко мне… а через секунду уже чувствовала его руки на своих плечах, спине, бедрах… Слышала его голос, шепчущий что-то мне в ухо…
И это было блаженство, это был абсолютный и безоговорочный восторг – словно меня не успокаивали, а делали то, что недавно во сне. Возбуждали. Ласкали мое тело, готовя его к большему…
Боль ушла совсем – еще до того, как он перевернул меня на спину, нависая надо мной, опираясь одной рукой на поверхность скамьи… Вторая же его рука… о, вторая не теряла времени, ныряя под юбку и гладя, тиская все, что попадалось на пути – ягодицы, бедра, промежность… приподнимая меня под попу и заставляя прижиматься к твердому, объемистому бугру на джинсах…
– Этого добивалась? Этого?! – его густой, хриплый голос был совсем близко, и я вдруг запоздало поняла, что он говорит мне в шею, перемежая слова с поцелуями и острыми, легкими укусами, которые были еще приятнее поцелуев… – Моя сучка… Моя… маленькая… никому не отдам…
С каждым словом он распалялся все больше, рычал и пихался в меня все сильнее, идеально попадая в мой собственный ритм – тот, что совершенно точно должен был привести к пику острого, сокрушительного наслаждения…
А еще был запах. Запах, который взрывал мое обоняние радужным фейерверком. От которого хотелось кричать, выть, хватать его руками и втирать в себя… Переполниться этим запахом до краев, впитать в каждую клеточку своего тела… Искупаться в этом запахе хотелось. Стать им.
Совершенно ошалев от такого бешенного напора на все органы чувств, я не сопротивлялась – не понимая, как можно сопротивляться тому, от чего так восхитительно хорошо и сладко… Дернулась только, когда мужская рука под моей юбкой поднялась наверх, задрала свитер и рванула на мне рубашку, посылая крошечные пуговицы прыгать по всей веранде.
И в этот самый момент, когда горячая ладонь легла и сжала мою грудь поверх лифчика, когда глаза мои закатились в предвкушении губ там, где они были во сне… я вдруг поняла, к чему был весь этот разговор.
Поняла, почему всегда сдержанный, воспитанный профессор нависает сейчас надо мной, пихаясь в меня ширинкой, рыча и хватая зубами за шею… Почему называет «сучкой» и зачем заставлял лежать с завязанными глазами, а потом рвался ко мне в комнату, почувствовав мое возбуждение.
И что означает та страшная морда, которую я увидела вчера в машине – я тоже поняла.
– Ты… ты оборотень… – выдохнула прямо ему в рот, охая от каждого сжатия и прикосновения и выгибаясь под его рукой.
Он замер, тяжело и рвано дыша у меня над ухом.
Медленно, сантиметр за сантиметром, выпростал из порванной рубашки руку, по дороге неосторожно дергая напряженный сосок пальцами…
И поднялся надо мной, все еще опираясь на руку. Пьяный, затуманенный взгляд его постепенно трезвел, фокусировался и наполнялся здравым смыслом, который я почему-то меньше всего сейчас хотела видеть.
– Да, – ответил просто. Толкнулся в меня в последний раз, будто удержаться не мог, и отстранился весь, полностью, оставляя меня лежать на лавке – вздрагивающую и уже заранее замерзшую. – Я – оборотень, Стейси. И вчера ночью я невольно сделал тебя моей.