Где-то рядом восторженно охнула Лина: она увидела расписанные стены.
— Отец хорошо рисовал, — предвосхищая её вопрос, пояснила Марья.
Удивительно, но эта ниора смотрелась в доме вполне естественно. Она разглядывала стены с уважением и восхищением, и Марья решила ненадолго оставить девушку одну: она хотела посмотреть, что из одежды матери могло бы ей подойти, если, разумеется, зашить дырки для хвостов. Копаясь в шкафу, который Марья так и не разобрала, она вдруг наткнулась на аккуратно сложенный в дальнем углу чёрный костюм, удивительно похожий на те, что носил Рейнер. С удивлением и недоумением — мать никогда не показывала ей его — Марья вытащила чёрную куртку, развернула её и с удивлением отметила, что та испорчена: порвано плечо, а спина выглядит так, будто её по меньшей мере разорвал демон. Остальной костюм тоже уже ни на что не годился, но, прежде чем избавляться от него, Марья решила побольше узнать у Коры. Мать никогда не хранила ничего просто так.
Спускаясь вниз с хорошими вестями, раска с удивлением обнаружила свою подопечную аккуратно сидящей на диване, спрятав лицо в ладонях. Похоже, она плакала. Вскинув уши, Марья поняла, что не ошиблась: печаль, сострадание и любовь разрывали сердце Лины.
— Эй, — она осторожно присела рядом. — Что случилось?
Чувство вины птичьим криком резануло слух слышащей. Ниора отняла от лица руки, и Марья увидела слёзы, тонкими дорожками стекающие по её щекам.
— Они ведь были очень хорошими людьми, твои родители? — спросила Лина.
Раска удивилась. Окажись она сама в том положении, в которое попала её новая знакомая, она скорее плакала бы о себе.
— Я их любила. — Марья не видела смысла вдаваться в подробности и рассказывать, с кем и сколько раз ссорилась её семья. О том, что они оба были наёмными убийцами долгое время, она решила рассказать Лине позже.
— Ты хороший человек, — совершенно искренне проговорила тем временем ниора, вводя Марью в замешательство. Её можно было описать многими эпитетами, но едва ли — этим. — Я хочу довериться тебе.
— Мне кажется, ты спешишь, — честно ответила раска. Она была последним человеком, которому стоило бы доверять незнакомцам. — Ты многого обо мне не знаешь.
— Прости, но я не знаю многого обо всех и обо всём, — не поднимая взгляда, заявила Лина, она уже всё решила, и Марье оставалось только смириться. — Мне надо довериться хоть кому-нибудь, иначе я умру.
Любопытство в который раз пересиливало здравый смысл, грозя втянуть раску в новый круговорот не нужных ей проблем.
— Хорошо. — Потом придётся постараться, чтобы не дать себе пожалеть об этом. — Рассказывай.
Но Лина не стала рассказывать. Из кармана своей странной одежды она вытащила какую-то бумажку и протянула её Марье. Бумажка оказалась разорванным конвертом, в котором уже не было письма. Написанные аккуратным округлым почерком слова обозначали адресата, используя весьма забавную формулировку: «Если ты всё ещё тот человек, который хотел бы назвать себя Линой, прочти».
— Где письмо? — спросила Марья. Лина прижала руки к груди. Письмо явно было у неё, но показывать его она не хотела. — Мне оно не нужно, не бойся. Ты сама его прочитала?
— Да, — тихо призналась ниора. — Только сейчас, пока тебя не было. Это письмо… Это письмо — тот предмет, про который меня спрашивала Слышащая. Я написала его для себя перед тем, как потерять память. Это точно писала я, я узнаю почерк…
Судя по всему, содержимое письма вводило Лину в смятение.
— И что там было? — не унималась Марья, чьё любопытство должно было, по заверению Коры, рано или поздно должно было стать поводом для её похорон.
Лина провела рукой по щеке, вытирая слёзы, но почему-то только с одной стороны.
— Я сама сделала этот выбор, — призналась она наконец. — Всё забыть. Я уже никогда ничего не вспомню и не встречу людей, которых любила. Я оставила себе несколько советов, что делать, и один из них — найти человека, которому можно доверять. Эти картины… Я хочу доверять тебе.
Связи между ней и отцовскими рисунками Марья решительно не понимала, но ниора не врала. Она говорила искренне, от всего сердца, и это здорово к ней располагало. Раска протянула своему найдёнышу руку.
— Я буду рада помочь. Я тоже хочу, чтобы мы доверяли друг другу, но сперва скажи мне, ты умеешь хранить секреты?
Лина растерянно улыбнулась.
— Не помню… Мне кажется, умею.
— Это очень большой секрет. — Марья говорила и сама не верила в то, что действительно хочет выложить этой едва знакомой девушке всю правду. Вот только, не сделав этого, она сама ставила между ними тот же барьер, который стоял между Марьей и каждым человеком, которого она так и не смогла назвать другом. — У меня могут быть неприятности, если об этом узнают не те люди, но жить со мной в одном доме, не зная об этом, может оказаться опасно.
Испуганный блеск в голубых глазах. Лина подобралась и храбро кивнула. Она готовилась услышать страшное, и Марье вдруг стало смешно. С такой подготовкой ниора могла вообще не испугаться. Но как и какими словами можно рассказать то, что понимали не все взрослые люди, девушке, чья память являла из себя в лучшем случае сито?
— Мои родители были очень примечательными людьми, — подражая Дисе, издали начала она. — Мне досталось кое-что от них…
От отца Марье досталась фамилия в виде имени главного эйноматринского демона. От матери — способности, делающие эту фамилию неприлично уместной. Марья смотрела на Лину и не знала, как объяснить ей, что родителей у неё на самом деле было трое: отец, мать и сцепленное с матерью Древо, превратившее родившегося у двух кииринов ребёнка в ходячий посох.
— Мама называла это даром, но по сути больше похоже на проклятие. — Марья грустно улыбнулась. Её родители сделали всё, чтобы их дочь не чувствовала себя изгоем, и у них получилось. Марья не стала изгоем, но быть такой, как все, не могла тоже. Впрочем, каждый человек особенный по-своему. — Сейчас не прикасайся ко мне на всякий случай.
На всякий случай Лина отползла на дальний край дивана, и, честно говоря, это было разумно. Сложив ладони лодочкой, Марья быстро огляделась по сторонам, остановив взгляд на той стене, где отец изобразил цветочную поляну. Тонкие деревянные отростки поползли по её пальцам, изменяя форму, спеша повторить эти цветы и распустить небольшую клумбу в руках девушки.
Лина не испугалась. Напротив, она опасно подалась вперёд, и Марья захлопнула ладони, словно книгу.
— Я могу создать всё, что захочу. — Пальцы удлинились, украшенные длинными смертоносными когтями. — Оно будет существовать, пока прикасается ко мне. — По плечам раски пробежала маленькая белка, исчезнувшая, стоило ей подпрыгнуть в воздух. — Но дело в том, что желания человека — штука, управлять которой сложно. Как бы объяснить… Однажды в детстве я поссорилась с другом. Он ударил меня. Я очень злилась и хотела оторвать ему руки. Мой дар почти успел это осуществить.
Шрамы на руках Лесси остались до сих пор, зато после того случая шиикар стал единственным ровесником Марьи, который знал о подруге действительно всё. Рождённая с куском Древа в себе, будучи младенцем, Марья и вовсе не давала прикасаться к себе никому, кроме матери, и хорошо, что дело было в Расаринах, а не здесь, где ей предстояло жить. Мама была единственной, кто мог усмирить эту силу, ставшую особенно буйной, когда юная раска прошла ритуал и обзавелась ушами и хвостом белой лисицы. Теперь мамы не было, и Марья знала: никто, кроме неё самой, не остановит бурлящую в ней силу Древа.
Мама говорила, она видела Вечность. Марья никакой вечности не видела, зато она видела ужас на лице Лесси, который, впрочем, был слишком везучим, чтобы пострадать серьёзно, и слишком наивным, чтобы её не простить.
— В общем, меня лучше не трогать, когда я не в духе. — Раска развела руками.
Она никогда не таила в себе обиды и злость, привыкнув сразу прямо высказывать всё, что было у неё на душе. Это здорово помогало жить, и Марья искренне считала себя достойной восхищения за такие принципы и за то, что, вопреки ним, она всё-таки может хранить свой секрет.