– Умный наш Василий Гаврилович, добрая душа, честности непомерной, настоящий барин, даром что бедный, а все село по милости его грамоту знает – так говорили господа мужики, да еще прибавляли: – Это не чета Богданову-барину, того мы и в глаза не видим, только его управляющий, немчура, знай ему деньги высылает, а барин их в карты проигрывает.
И действительно, мужики говорили недаром: как раз в эту зиму управляющий получил телеграмму: «Вывози, что можешь и что успеешь, имение уже не мое, завтра приедет новый хозяин». Богдановское имение было проиграно в карты.
А учителю нашему несли к празднику кто что мог, всякую живность да и зерно: любили Василия Гавриловича…
Учитель поздоровался. Пропели «Достойно есть», и сели мы по местам. Со мной рядом сидела Махорка Костикова, а Машутка сзади нас. У самой стены сидел Гришка Черкесов из деревни Богдановки.
Этот смуглый, как цыганенок, парнишка был бичом школы. Он сидел два года, а то и три, в первом классе. Гришка тотчас же дернул меня за косичку. Я покраснела до слез, но дать сдачи при учителе не посмела.
Моя однолетка Сашутка Сименихина, два сына ктитора[9], Ваня и Вася, Надька Гаврикова да сын лавочника Козурки, Миша, – все мы сегодня впервые пришли в школу и были потому тихие, боязливые. А Гришка Цыганенок чувствовал себя королем и щипал нас немилосердно – кто под руку попадался. Учитель тем временем вызывал старших к доске. Наконец он подошел к нам, держа в руках белые карты, на которых были написаны черные буквы.
Он показал нам одну и сказал, что буква эта называется – «А».
– Ну, скажите все разом: а…
– А-а-а, – ответили мы хором, но вышло очень нескладно, и Гришка передразнил.
Учитель строго посмотрел на него и сказал, что поставит в угол «столбом», если он еще раз позволит что-либо.
– А-а-а, – снова повторили мы разом.
А Гришка вдруг заблеял:
– Бээ-бээ.
Василий Гаврилович покраснел и тут же приказал Гришке стать в угол. Цыганенок стоял наказанный, а я подумала, что действительно мы блеем, точно овцы. И еле удерживалась, чтобы не последовать Гришкину примеру.
Так мы одолели три буквы, учитель ушел в свою комнату, класс зашумел.
Первая перемена…
А на втором уроке нам уже роздали буквари, доски, грифеля и задали урок писать палочки. Признаюсь, у меня эти палочки плохо выходили, такие несуразные каракули – пузатые.
Учитель покачал головой и сказал:
– Уж ты, Винникова, постарайся, а то для первого раза что-то плохо.
И помню, на третьем уроке, учитель принес потертую скрипку и роздал старшим ноты: впервые я увидела урок пения…
Вот я и учусь.
Теперь попривыкла: мне все дается, только палочки, овалы и полуовалы дурно выходят, как ни стараюсь.
Не одолею их, верно, и до самой смерти.
Гришки уже не боюсь: первое – сама ему сдачи даю, а второе – у меня защитники есть, Ваня и Вася, сыновья ктитора, ребятки неозорные, добрые…
Пришла зима. Как хорошо сидеть по зимним вечерам в теплой избе!
У сестры Маши научилась я вышивать на пяльцах, и теперь меня не тянет из дому: подруг вижу в школе, а дома работа, которая мне по нраву.
Подошли святки. Неумолчно гудут прялки сестер, а мать мотает пряжу и готовит красна[10].
Зима снежная, сугробы вровень с крышей. Славно кататься: заберешься на крышу сарая и мчишься-летишь прямо на речной лед.
Уже появились на свет Божий любимцы мои: кроткие, нежные ягнята. Мать всегда выносила их из хлева погреться в избу и сажала на печку. У меня приятная должность: ягнят караулить, чтобы с печки, часом, они не упали.
Мать и сестры уже выпряли все замашки и лен, основали красна, теперь внесут в избу стан, и будут сестры навивать пришву, а мать начнет ткать холсты.
Я досадовала, когда вносили в горницу неуклюжий стан, который застил свет, занимая пол-избы, но цевки[11] сучить я любила.
Под широкой лавкой, на которой я работаю, стоят три лукошка, а в них сидят на яйцах гусыни – злейшие мои враги. Не люблю этой птицы. Они высиживают птенцов, а кому стеречь – Дёжке.
У, противные, даже опустить ногу с лавки нельзя, кусаются, шипят, точно змеи. Еще хорошо, что сижу около мамочки и слушаю, как она шепчет молитвы. Все молитвы, какие знает, она перескажет и наступит на приножку и пустит в зев гладкий блестящий челнок:
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа…
Быстро мелькнет челнок, в ловких руках застучит бердо[12], «стук-стук», а уста все шепчут святые слова.
9
Ктитор – лицо, выделяющее средства на строительство, ремонт или украшение храма; в России иногда так называли церковных старост, ведавших хозяйственными операциями храмов.