Чем решительнее открывалось мне понимание этого, тем настоятельнее подступал вопрос: откуда и как определяется то, что должно быть узнано согласно феноменологическому принципу «сама вещь»? Есть ли это сознание и его предметность, или это есть бытие сущего в его несокрытости и потаенности?
Таким образом, будучи вовлеченным на путь вопрошания о бытии, я оказался озарен феноменологией, вновь, и по-иному, чем прежде, обеспокоен вопросами, поднятыми в диссертации Брентано. Но путь вопрошания оказался длинее, чем я предполагал. Он нес с собой многочисленные остановки, ложные пути, кружные тропы. Лекции, сначала Фрайбурга, а потом Марбурга, лишь косвенно свидетельствуют об этом пути.
«Коллега Хайдеггер, Вы должны, наконец, что-нибудь опубликовать. Есть ли у Вас подходящая рукопись?» С этими словами в один из дней зимнего семестра 1925/26 годов в мой кабинет вошел декан философского факультета университета Марбурга. «Конечно» отвечал я. «Рукопись должна быть немедленно напечатана!» заметил декан. Дело заключалось в том, что факультет рекомендовал меня unico loco в качестве преемника Николая Гартмана на должность первого ординарного профессора. Между тем, министерство в Берлине отклонило это предложение, мотивируя свое решение тем, что я ничего не публиковал уже десять лет.
Теперь речь шла о том, чтобы предать гласности столь долго оберегаемую работу. Издательство Макса Нимейера было готово, благодаря Гуссерлю, немедленно напечатать первые пятнадцать листов моего произведения, которое должно было целиком выйти в гуссерлевском «Ежегоднике». В скором времени два сигнальных экземпляра были переданы факультетом в министерство. Спустя немалый срок они вернулись на факультет с пометкой: «Недостаточно». В феврале следующего года (1927) и в восьмой книжке «Ежегодника» и отдельным изданием появились полные тексты «Бытия и времени». В ответ на это, министерство, по истечении полугода, отклонило свой отрицательный приговор и произвело назначение.
Из-за приключений, связанных с публикацией «Бытия и времени», я впервые вступил с издательством Макса Нимейера в непосредственные деловые отношения. Ничего не означающее на первом семестре моей учебы имя, стоявшее на титульном листе ослепительного труда Гуссерля, открылось мне и в будущем сопровождало меня своей надежностью, благородством и скромностью.
Летом 1928 года, во время моего последнего семестра в Марбурге, был подготовлен юбилейный сборник, посвященный 70-летию Гуссерля. К началу этого семестра скоропостижно скончался Макс Шелер, один из соиздателей гуссерлевского ежегодника, опубликовавший в первой и второй книжках (1916) свое знаменательное исследование «Формализм в этике и материальная этика ценностей». Оно с полным правом может считаться внесшим, наряду с «Чистой феноменологией», самый значительный вклад в ежегодник своим незабываемым эффектом, дальновидностью и мощью, представив издательство Нимейера в новом свете.
Юбилейный сборник, посвященный Эдмунду Гуссерлю, вышел точно в его день рождения как дополнительный том ежегодника. Я смог вручить этот том прославленному учителю 8 апреля 1929 года в окружении его друзей и учеников.
В последующее десятилетие всякая более или менее значимая публикация откладывалась до тех пор, пока издательство Нимейера отважилось в 1941 году напечатать мою интерпретацию гимна Гёльдерлина «Как если на празднике…», без указания года издания. Я, как гость университета Лейпцига, делал этот доклад в качестве публичной лекции в мае того года. Владелец издательства, господин Германн Нимейер, прибыл на эту лекцию из Галле, и после лекции мы обсудили возможность публикации.
Когда через двенадцать лет я решился выпустить читанные ранее лекции, я выбрал для осуществления своего замысла издательство Нимейера. Между тем, оно уже не подписывалось «Halle a. d. Saale». Вследствие больших убытков и разнообразных трудностей, обрушившихся на прошлого его владельца, постигших его тяжелых личных несчастий, издательство было развернуто вновь в Тюбингене.
«Halle a. d. Saale» в этом городе преподавал в 90-е годы прошлого столетия в местном университете тогдашний приват-доцент Эдмунд Гуссерль. Позднее, во Фрайбурге, он часто рассказывал об истории возникновения «Логических исследований». При этом он никогда не забывал с благодарностью и восхищением вспомнить об издательстве Макса Нимейера, которое на рубеже веков взяло на себя смелость напечатать объемистый труд едва известного доцента, вставшего на непривычные пути мышления и долженствующего, тем самым, смутить своим произведением современную философию; что и происходило долгие годы, пока Вильгельм Дильтей не распознал его значение. Издательство не могло тогда даже догадываться, что в будущем его имя останется связанным с феноменологией, в различных областях определившей часто невысказанно дух эпохи.
А что же сегодня? Кажется, что время феноменологической философии ушло. Она имеет значение уже как нечто прошлое, отмеченное только исторически наряду с другими направлениями философии. Но феноменология по сути своей не есть какое-либо философское направление. Она является изменяющейся вместе со временем и таким только образом сохраняющейся возможностью мышления соответствовать требованию подлежащего мысли. Феноменология будет понимать и удерживать, потом, как название, она может исчезнуть на пользу предмету мышления, чья открытость остается тайной.