И я понял, что она говорит правду. И моя честность - я надеялся - не отвратила от меня Абрайру, хотя и причинила ей боль.
Все ночь шел сильный дождь, а на следующий день в полдень Абрайра пришла в больницу. Она приготовила еду и попросила меня пойти с ней на пикник. Я согласился, и она отвела меня к машине. Мы двинулись на юг от города, и на нас не было брони. Абрайра отыскала платье с ярким многоцветным цветочным узором. Я надел свое белое кимоно. Чувствовал я себя неуверенно, оказавшись за пределами города без защиты. Одежда у меня такая тонкая, что сквозь нее пробиваются лучи солнца. Мы говорили о разных пустяках, и Абрайра попросила меня рассказать о своей семье. Ее очаровала сама мысль о принадлежности к семье. К югу от города, километрах в сорока, мы нашли длинный полуостров с несколькими дюнами на нем, остановились на его северной оконечности и поели.
Когда еда кончилась, Абрайра сказала:
- Пойдем за дюны. У меня есть для тебя сюрприз.
Мы пошли по белым дюнам, шли легко и неторопливо. Песок после дождя промок и отяжелел, и идти было нетрудно. Остро и чисто пахло морем, гораздо лучше, чем от разлагающихся океанов Земли, и Абрайра взяла меня за руку. Я подумал, что она захочет лечь со мной на землю и заняться страстной любовью, и эта мысль опечалила меня.
- Ты снова думаешь о чем-то печальном, - сказала Абрайра. - О чем?
- Я решил улететь с Пекаря на "Хароне", - ответил я, - и отыскать свою семью. Корабль улетает через три недели. Я думаю, что мне будет не хватать тебя.
Абрайра крепко сжала мою руку.
- Ты не можешь возвратиться! Тебя никто не ждет на Земле! Разве ты не понимаешь? Ты не представляешь себе, как там все изменилось. У тебя нет там будущего. Как ты можешь об этом думать?
- Но и здесь я не вижу будущего, - сказал я. - Тут слишком много злых воспоминаний.
- Но мы можем получить и хорошие воспоминания, - сказала Абрайра, продолжая крепко держать меня за руку. Я подумал, какова может быть жизнь с чилийкой-химерой.
- Дело не только в воспоминания, больше в семье, - сказал я. - Я всегда хотел служить обществу, но теперь вижу, что общество вовсе не так хорошо, каким я его считал. И не думаю, что на Пекаре будет приятно жить. Когда улетят японцы-мужчины, наши люди сойдутся с их женщинами. Возможно, не сразу, но через несколько лет это произойдет. И когда это произойдет, наши два общества безнадежно смешаются. Наша любовь к убийству и их - к самоубийству. Не думаю, чтобы получилась хорошая смесь. Не думаю, чтобы я смог служить обществу, которое не одобряю.
- Но... но... - Абрайра говорила с трудом. - Но ты можешь изменить общество, сделать его лучше. Это твоя моральная обязанность. Помнишь Сан Мигеля де Мадрид?
Я ответил:
- Я не знаком с католическим пантеоном святых.
- Он жил в двадцать первом столетии. Выжил после ядерной бомбардировки Мадрида. После того как упали атомные бомбы, он выполз из развалин, и руки его обгорели, как головешки. Вокруг люди отказывались сопротивляться, сдавались, умирали, потому что были убеждены, что наступил конец света. Но святой Мигель считал себя обязанным выжить и создать такой мир, в котором это больше никогда бы не случилось. Он прожил всего несколько недель, но его мужество спасло много жизней. Он тоже видел зло общества, но служил не ему, а будущему.
И я понял правду ее слов. Если я последую учению дона Хосе Миранды, я буду служить обществу ради наград, которые оно может мне дать. И вся мораль при этом ни к чему. Но если я служу еще не существующему обществу, какую награду я могу надеяться получить? Единственная награда - надежда на то, что когда-нибудь такое общество возникнет. Выбор Абрайры единственный правильный выбор.
- О, я вижу, ты улыбаешься. Тебе понравилась моя мысль?
- Si.
- Значит ты останешься? Нам понадобятся такие люди. Нужен человек в серебряными волосами, к которому привязались бы дети Перфекто. У нас будет свой дом, усадьба, и ты будешь пользоваться большим влиянием... - И она продолжала говорить, сочиняя планы на мое будущее.
"Нет, ты морфогенетический фармаколог, - подумал я, - и можешь отыскать ген, управляющий этим свойством химер - способностью привязываться. И через неделю по всей планете распространится вирус, который уничтожит этот ген. И ты создашь вирус, который уничтожит социопатические склонности химер и даст им возможность жить в мире. И ты будешь жить на планете, удаленной от других, и сможешь создавать на ней общество по своему выбору. - Не знаю, кто я: Анжело из сновидений Тамары, Анжело, убивший Эйриша. Не знаю, смогу ли я стать таким человеком, каким хочу быть. Но знаю одно. Каковы бы ни были источники зла в обществе: генетическая предрасположенность к территориализму, химизм мыслительных процессов, глубокое программирование, закладываемое в нас, когда мы учимся думать, - у меня есть средства уничтожить их. Но возникает вопрос морали. Изменять сознание других средствами социальной инженерии, как это делалось на Пекаре, - сама эта мысль вызывала во мне отвращение. Я подумал, почему это так, и тут же вспомнил теорию Перфекто о природе зла. Попытка навязать другим свои мысли - это нарушение территории мозга. - Но никто не советовался с тобой, создавая твой деформированный мир, - подумал я. - И ты не можешь спросить у нерожденных, каковы их желания. Ты должен поступать так, как считаешь правильным".
Мы миновали последнюю песчаную дюну и посмотрели на джунгли. В удалении виднелась белая гора, словно вырубленная из соли, а за ней ряд пурпурных гор. И я понял, что вижу ту самую белую гору, которую видел на маленькой голограмме, когда в шаттле летел на станцию Сол с Земли. И стою точно на том месте, откуда была сделана фотография!
- Абрайра, покидая Землю, я видел изображение этой белой горы! Я тогда с ума сходил от страха и шока. Бормотал что-то. Сказал Тамаре, что увезу ее туда, и верил, что мы отправляемся в рай!
Абрайра ответила:
- На всех рекламных афишах изображают эту белую гору. От нее город Хотоке но За получил свое название - гора Хотоке но За, Трон Будды. Если хочешь, можем пойти в земельное управление и затребовать участок. Ты имеешь право на большой участок, и сейчас еще только начало, так что ты получишь все, что хочешь.
Меня возбуждал вид этой горы. И я почувствовал, что на самом деле стою на пороге рая. И внутренний голос сказал мне: "Помни, помни: что бы с тобой ни случилось, лучшее еще впереди". Волосы мои встали дыбом, я почувствовал сильнейшее возбуждение и понял, что, может быть, это правда. Сердце забилось сильно, и я достиг состояния Мгновенности - такого состояния, когда за мгновение проживаешь целую жизнь. Я увидел все свои планы, все мечты, увидел долгую извилистую дорогу, по которой придется пройти, чтобы стать человеком сочувствия, жить жизнью страсти и изменить мир, а в конце это тропы старик Анжело, человек, которым мне еще предстоит стать. Когда-нибудь наступит мир. Когда-нибудь я прощу себя. Когда-нибудь вернется страсть.
Мы стояли на холме, и Абрайра указала вниз, на основание дюны. Здесь в океан впадала река, был прилив. Множество скал, покрытых густым голубым мхом, и среди мха тысячи гигантских голубых полночных крабов с панцирем длиной в метр. Я узнал в них manesuru onna, дразнящих женщин. Абрайра рассмеялась и сказала: "Позволь мне первой произнести слово", и мы побежали по песку к дразнящим женщинам, спустились к ним. Они щелкали клешнями подбирая обрывки водорослей и держа их перед собой, словно прятались от нас.
Абрайра закричала:
- Счастлива!
И тысячи дразнящих женщин повторили:
- Счастлива! Счастлива! Счастлива! - и с треском, шорохом и щелканьем ушли в море.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА. О "МОЕМ ПУТИ В РАЙ"
Я начал писать "Мой путь в рай" весной 1986 года после того, как увидел сон: мне снилась пыльная улица рынка, ярко светит солнце, вокруг толпятся крестьяне в белой одежде, и ко мне идет ужасающе худая женщина, ее темные глаза сверлят меня, и на правой руке у нее окровавленная культя. Мне отчаянно хочется помочь ей, дать ей что-нибудь. И когда я проснулся, этот сон преследовал меня, пока я не решил написать рассказ, в котором дать ей новую руку.
Действие я решил развернуть в Панаме, хотя сам там никогда не был. Всю свою жизнь я знаю латиноамериканцев - как соседей, товарищей по комнате в колледже, подруг, сослуживцев, когда я работал в тюремной охране. Я изучал карты Панамы, разглядывал фотографии и пытался представить себе, каково там жить. Однажды, рассматривая карту района озера Гатун, я заметил, что на южном берегу озера никто не живет. Я представил себе, что там живут обезьяны, и, когда гудит проезжающий мимо поезд, обезьяны начинают кричать. Через несколько дней я встретился с человеком, который только что вернулся после двухлетнего пребывания в Панаме, и спросил его, был ли он когда-нибудь на Гатуне. Он проезжал однажды поездом из Панама-сити в Колон и помнил только, что когда они подъехали к Гатуну, машинист засвистел, и на южной стороне озера в страхе закричали тысячи обезьян. И я понял, что готов начать писать.