И поэтому те из нас, кто смотрит на идеал-социализм извне, видят, что вся эта система зла. Мы видим убийства, предательство, видим, как уничтожают людей и не уважают человечество, распространяя эти идеи, и у нас вся система вызывает отвращение. Как сказала Абрайра, всякое общества при взгляде извне кажется злым. Я легко вижу зло идеал-социализма. Но гораздо труднее увидеть зло в собственном обществе.
Я решил никогда больше не служить злому обществу. Не стану служить своему обществу. Я принялся пересматривать свои убеждения и думал, как уничтожить их. "Как можно освободиться от подсознательных верований?" думал я. Как сказала Абрайра, у каждого из нас тысячи представлений, наложенных на нас нашей культурой. Я ожидаю, что люди обязательно ходят в обуви и расчесывают волосы. Такие представления я не могу уничтожить, как же тогда мне уничтожить представления, выработанные всей жизнью, такие, о которых я даже не подозреваю? Легче было бы рыбе прожить без воды. И я понял, что мне придется покинуть свое общество. Остаться в нем означает разложиться. Среди всего этого количества утопий, которые пытаются организовать меж звезд, для меня должно найтись место, где я обрету мир.
Я снова уснул и проснулся в ослепительных лучах солнца. Выл ветер, и ветви деревьев качались, чуть не ломаясь. По небу неслись яркие облака, почва влажная. Буря только что кончилась. Я лежу на боку в ультрафиолетовой траве и гляжу на небольшой пруд с крутыми берегами, почти круглый по форме. Абрайра, Мавро и Перфекто набирают из пруда воду в ведро и пьют. Губы у меня растрескались от жажды.
На дальней стороне пруда из леса вышло существо, темно-зеленое маслянистое животное с длинным сегментированным телом и небольшими клешнями. Оно двигалось, прижимаясь к поверхности, и было не выше кошки, но длиной с человека. Я пытался вспомнить, что оно мне напоминает: скорпиона без жалящего хвоста, краба, вытащенного из панциря. Пытался определить, травоядное это, хищник или стервятник, но у меня не было данных. Оно подползло к воде. И я понял, что оно само по себе. Одно.
Не знаю, есть ли у него аналог на Земле, можно ли его описать как что-то "похожее"; на Земле нет ничего похожего на это существо. Проводить простые ассоциации, утверждать, что на Пекаре все похоже на что-то на Земле, просто несправедливо. К тому же помешает мне разобраться в истинной природе этих существ и может оказаться опасным.
Абрайра дала мне попить. У меня кружилась голова.
- Тебе лучше? - спросила она. Села рядом со мной и положила мою голову себе на колени.
- Немного.
- Могу я помочь?
- Говори со мной. Займи мой мозг чем-нибудь приятным.
- Ну, давай найдем что-нибудь утешительное. Мне интересно, каково это иметь семью. Твоя мать мертва. Расскажи мне об отце, братьях и сестрах.
- Отец? - спросил я. - Мой отец... - И ничего не смог придумать. Отец. Я помню, как отец сидит в кресле и плачет после смерти матери, а дети Евы карабкаются на него. А что было потом, не могу вспомнить. Ничего. Не только ничего о нем не знаю и не слышал. Я даже не могу вспомнить, чтобы думал об этом. Совершенно неожиданное ощущение. Словно я пришел на экзамен, а профессор экзаменует меня по предмету, о котором я даже не слышал. Отец. Я вернулся назад. Помню об отце все после смерти матери.
- Мой отец, - закричал я, - был слабый и циничный человек. Он был безнадежный неудачник. Бросал одну работу за другой. Часто говорил: "Неизученная жизнь недостойна жизни, но и изученная не лучше". После смерти матери он... он...
Я был ошеломлен. После смерти матери он перестал для меня существовать. Я встал, и меня охватил ужасный страх. Я мог привести только два объяснения: либо у меня серьезно пострадал мозг, или произошло нечто настолько ужасное, что я полностью блокировал все воспоминания об отце. Мне хотелось убежать, но бежать было некуда. Я очень встревожился и кончил тем, что принял новую дозу болеутоляющего, чтобы опять уснуть.
Мы миновали обширные равнины и оказались в неглубоком каньоне из спрессованной грязи. А в каньоне увидели много обветренных камней, грубо округленных, как шары. Каждый камень достигал восьми метров в высоту, и расположены они были спиралью, как рисунки в пещерах австралийских аборигенов. За многие сотни, а может, тысячи лет, круглые камни погрузились в землю. Но их вид наполнил меня благоговением. Они очень похожи на камни, которые бросал в нас пустынный владыка, но эти огромны, а спиральное расположение свидетельствует как будто об их искусственном происхождении. Я все время ожидал увидеть вход в пещеру, какую-нибудь дверь на склоне, какие-нибудь росписи. Но не было ни следа тех, кто так расположил камни.
В этот день мы добрались до берега. Я пытался что-нибудь вспомнить об отце, но не смог ничего, абсолютно ничего. И гадал, почему я блокировал воспоминания о нем. Может, узнал, что на самом деле он убил мою мать? Может, он трусливо убил себя сразу после смерти матери? Я подумал, что если создам сценарий, близкий к правде, смогу вспомнить. Но тут же обнаружил, что у меня в памяти еще один провал - провал, в котором должна находиться Татьяна, девочка из моих снов. Почему, если она так важна для меня, я помню только ее лицо и имя? Я не мог ответить на этот вопрос. По-прежнему дул сильный ветер. Вечером мы остановились, и компадрес посадили меня спиной к дереву. Руки и ноги не слушались меня, словно их вообще не стало. У меня едва хватило энергии, чтобы поесть; я чувствовал себя слабым, как ребенок. И долго лежал без сна и думал об отце.
На следующее утро я проснулся в машине, летящей над землей. Я лежал на спине и больше не слышал прибоя. Чувствовал себя обособленным от всего. От своего прошлого, от своих друзей, от своего мира. Небо темно-красное, как на закате, и безоблачное. И на нем ни одной ленты oparu no tako. Их разнесло бурей. Мы проехали под деревом, изорванной пальмой с увядшими листьями, которые шуршали, как бумага, и меня в самое сердце поразило нечто знакомое.
"Я возвращаюсь в Панаму, - с безумной радостью подумал я. - Я возвращаюсь в Панаму". Солнце, отразившееся в листве, напомнило мне о давно забытом случае. Не могу вспомнить, когда это произошло в моем детстве: помню, что лежал на диване, глядя в окно. Между двумя открытыми полями проходила линия деревьев, и толпа обезьян переходила из одного леса в другой. И в то время мне показалось, что это я движусь, а обезьяны стоят на месте.
Я лежал на дне машины, вспоминал эту пальму, так неожиданно появившуюся после необычной фауны Пекаря, и меня наполнило ощущение спокойствия, эйфория. И снова я ощутил, что возвращаюсь домой, в свою собственную утраченную страну.
Постепенно пальмы стали встречаться чаще. К полудню мы достигли полностью терраформированной лесистой местности. На деревьях болтали попугаи, поедая фрукты; мы, несомненно, добрались до земель ябадзинов.
Мы остановились на ночь и два следующих дня двигались вдоль берега на юг. Днем и ночью дул сильный ветер, он летел с холодных морей на нагретую сушу и иногда достигал силы шквала. Но море здесь представляет собой узкую ленту, и поэтому бури приносили мало дождей. Пыль, поднятая в пустыне ветром, окрасила небо в тусклый желто-коричневый цвет, и закаты и восходы стали особенно великолепны. Я чувствовал себя крепче и вечером лежал у костра и слушал разговоры.
Абрайра весь день тревожилась, напрягалась и потому очень устала. Когда к ней обращались, нужно было повторить два-три раза, чтобы она ответила. После того как Мавро лег спать, Перфекто сказал:
- Что у тебя на уме, сестренка?
- Я только... не знаю. Хочу ее. Хочу эту планету!
- Да, - энергично подхватил Перфекто. - Знаю. Я тоже чувствую это.
Абрайра спросила:
- Помнишь, каково было в нашем поселке, в Темуко, когда мы были детьми? У нас ничего не было! Абсолютно ничего, что можно было бы назвать своим! Капитан Гуэррера давал нам одежду или игрушки, но ничего не принадлежало мне - мне одной. Давая нам обувь, он всегда говорил: "Не забывай делиться с другими". Мне это было ненавистно.
- Знаю, - сказал Перфекто. - Я тоже это ненавидел. Нас создали, чтобы мы имели свою территорию, а потом ничего нам не дали.