- Перфекто, я убью Люсио. Отрежу ему яйца.
Он помолчал.
- Согласен. Мы не можем рисковать, идя рядом с ним в сражение. Надо сделать это поскорее.
Он вздохнул.
Ночью я дрожал в своем защитном костюме. Мне приснилась Тамара в инвалидной коляске. Гарсон отключил микрофон от розетки в основании ее черепа, и она не могла говорить. Гарсон стоял над ней, гладил по голове и внимательно смотрел на нее. Руки его перешли ей на шею, на плечи, прижали соски. Я видел, что он собирается изнасиловать ее. Видел его возбужденные глаза, напряжение рук. Глаза Тамары широко раскрылись, она была в истерике.
Я проснулся от близкого грома, от которого задрожал дом. Дождь колотил по крыше. Я дрожал от холода, и Абрайра укрывала меня белым кимоно, хотя я подумал, что это мало что даст. Комната была забита спящими. Слышался храп. Я повернулся и посмотрел на Абрайру.
- Спи, - прошептала она. - Это согреет тебя.
- Почему никто не включает нагрев? - спросил я.
- Тут его нет.
Она отошла от меня, осторожно пробираясь меж спящими; ее защитный костюм слегка звякал. Никогда раньше я не видел, чтобы она поступала так неэгоистично. "Она жива внутренне", подумал я. Хотел поблагодарить ее, но этого казалось недостаточно.
- Абрайра, - прошептал я. Она повернулась и посмотрела на меня. - Я хочу тебе только добра!
Она улыбнулась, нашла место и легла в нескольких метрах от меня.
Я подумал, может, я сошел с ума. Несколько недель назад мне казалось, что я влюблен в Тамару. И сейчас еще испытываю к ней сильное чувство. Но теперь растет моя страсть к Абрайре, и не нужно большого ума, чтобы заметить, что обе женщины серьезно искалечены. Любовь ли это или просто жалость, какую чувствуешь к раненому животному? А если это просто жалость, нужно ли мне поддерживать отношения с обеими женщинами? Ведь бракованные товары на рынке не покупают. Я никогда не подумал бы купить рубашку, у которой один рукав короче другого. Но вот меня неудержимо тянет к Абрайре, несмотря на шрамы на ее теле и душе. Я говорил себе, что от такой страсти можно ждать одних неприятностей. Говорил себе: "Роблз", создавая Абрайру, хотел получить совершенную производительницу. Нет никого, кто держался бы за свое крепче чилийки (ну, за исключением, может быть, боливиек), и если "Роблз" дал ей сильное желание размножаться, она будет держаться за него. Ты станешь ее пленником. Ты не сможешь шага сделать из дома. Она будет постоянно спрашивать, куда ты идешь. Не посмотришь через улицу, чтобы она не встревожилась, что ты смотришь на другую женщину! К тому же, с ее эмоциональными шрамами, она когда-нибудь зарубит тебя топором!
- Ах, но если бы хоть иногда заглядывать в ее серебряные глаза и гладить шоколадные волосы! Я погибну навсегда! Только бы раз испробовать ее медовые уста и провести рукой по изгибу ее грудей!
Нельзя провести холостяком тридцать лет, не научившись не влюбляться. Мне снилось, что я живу с ней в маленьком домике, во дворе цыплята. И если "Роблз" действительно создал производительницу, меньше дюжины детей Абрайру не удовлетворят. Я представил себе, какую головную боль вызовет их возня и крики. Потом сопоставил все это с возможным ожидающим меня счастьем и решил, что благоразумней все же не связываться с будущей убийцей топором.
На следующий день я нашел возможность увидеть Люсио. Утреннее солнце разогнало тучи, и я встретил Фернандо Чина, ксенобиолога. Он разглядывал тела опако но тако, убитых во время грозы молнией. Набрал пять десятков разновидностей, различающихся размерами и формой, и теперь замораживал образцы генетических тканей. Я стоял рядом с ним и смотрел на амбар, где находится Люсио. Ночью там молчали, но на утро снова начались крики "Домой! Домой!" Я насчитал шестнадцать самураев вокруг амбара. Способа добраться до Люсио я не нашел.
Фернандо Чин посматривал на меня; потом стал рассказывать, как собирается определить возраст каждого вида способом, разработанным палеонтологами.
Я почти не слушал его. Меня занимала мысль, как добраться до Люсио. Делая вид, что помогаю Фернандо, я наблюдал за амбаром. Никакой возможности проскользнуть в него. Я небрежно направился к амбару, чтобы проверить, как будут реагировать самураи. Двое вышли из тени под деревом и пошли ко мне. Я остановился, словно осматривал блестящий камешек, подобрал его - неправильной формы белый кристалл, и на нем ярко-красная маленькая головка цветной капусты. Один из самураев некоторое время смотрел на кристалл.
- Рубин, - сказал он. - Их много в холмах. Там поищи их. А отсюда держись подальше!
Я положил рубин в карман, потом большую часть дня упражнялся, учился поворачиваться, ходить боком, как краб. Это полезно, если попадаешь под огонь лазера или плазму. Я чувствовал себя сильным; с новыми нервами и мышцами стал быстрее, чем когда бы то ни было. Но этого оказалось недостаточно. Абрайра познакомила меня с врачом, который дал мне несколько доз боевых медикаментов Мотоки. Я спросил его, какова химическая формула, но патент по-прежнему являлся исключительной собственностью Мотоки. Врач рассказал, как принимать их, предупредил о возможных осложнениях.
- У тебя нет времени, чтобы как следует подготовиться к достижению Мгновенности, но ты поймешь, что если придешь в возбуждение, Мгновенность сама найдет тебя. Может быть, вспомнишь момент в твоей жизни, когда время замедлилось. Или ты испытал это, принимая старые боевые медикаменты. Но это средство дает эффект гораздо более сильный. Ты должен соблюдать большую осторожность, когда наступил Мгновенность: время остановится, и тебе захочется одновременно сделать многое. Но помни, что уровень метаболизма недостаточен для этого. Если пробежишь несколько шагов, истратишь весь кислород с своем организме и остановишься. Ты почувствуешь, словно наткнулся на стену, и можешь даже умереть от перенапряжения. Во время Мгновенности нужно делать экономные движения, двигаться как можно меньше, чтобы достичь нужной цели. Понятно?
Я прекрасно его понял.
- Еще одно, - добавил врач. - После принятия средства эффект остается на всю жизнь. Достигнув Мгновенности, ты ради самого себя должен научиться контролировать ее.
Я кивнул и принял средство.
Дважды из города приходил грузовик и привозил еду: котлы с вареным рисом и водорослями, бочонки маринованных яиц с овощами, свежая сырая рыба. От всего этого меня тошнило. Хуже всего слабый кофе, с затхлым вкусом, словно вырос на болоте. У жителей Мотоки есть поговорка: "Роскошь - наш величайший враг". Но то, что они считали самопожертвованием, для меня было пыткой.