Боцман, который должен был назначать нас на работу, страшно разозлился. Рыча, он обежал кубрики, осмотрел койки и рундуки. Но и койки, и рундуки оказались пустыми.
Затем нас распределили по работам. Восемнадцать человек вместо двадцати семи. Работа была тяжёлой: выгружать балласт.
За время плавания он слежался в трюме, как камень. Мы разбивали его мотыгами и затем в больших железных ящиках поднимали на палубу.
Во время работы пришёл боцман.
— Прин, к капитану! — сказал он торжественно-скорбным голосом, как пастор при погребении.
Меня вызывали к капитану впервые, и мои ноги стали как ватные. Перед дверью я перевёл дух и постучал.
Шлангенгрипер сидел за письменным столом и писал. Когда я вошёл, он даже не повернулся.
Я осмотрелся. Каюта была небольшой, но уютной. Здесь стояли скамьи, обитые кожей, а стены были красного дерева и блестели, как ирландские каштаны.
Наконец он отложил ручку и повернулся ко мне.
— Присаживайся, мой мальчик, — сказал он дружелюбно.
Я сел на краешек кожаного дивана.
Сверху на него падал сноп света из иллюминатора, и я впервые мог рассмотреть его вблизи: лицо было продолговатым и красным, а синие глаза смотрели из глубины тёмных глазниц.
— Скажи-ка, Прин, — начал он разговор, — ты дружишь с Отто Циппелем?
Он сделал паузу и пристально посмотрел на меня. Я кивнул, ничего не ответив и чувствуя, как в моих висках пульсирует кровь.
— А тебе известно, — продолжал он как бы безразличным голосом, — что Циппель с несколькими дружками сегодня ночью сбежал с борта?
— Так точно, господин капитан, — сказал я тихо.
Он вскочил на ноги. Как башня, он навис надо мной и, тыча мне в грудь указательным пальцем, выкрикнул:
— И где же они?
Я вздрогнул и должен был сглотнуть, прежде чем сумел тихо пролепетать:
— Не знаю, господин капитан.
Он медленно опустился в свое кресло.
— О, Прин, Прин… — он снова говорил тем же тоном, что и вначале, — ты встал на неправильный путь. Ты лжёшь, а я жду от тебя правды, сын мой!
Я молчал.
— Ты, верно, думаешь своей глупой головой, — он постучал костяшками пальцев мне по лбу, — что, скрывая правду, ты делаешь добро своим непутёвым друзьям. Тогда послушай, что их ждёт на берегу. Они будут отчислены, а в их судовые книжки впишут «Дезертировал». И потом они будут нищенствовать, они не могут не стать нищими, Прин! А потом их закуют в кандалы и отправят подметать улицы… Мы должны подумать об этом, Прин!
Я и сам размышлял именно об этом и представил себе Циппеля, исхудавшего, как скелет, в железных оковах подметающего улицы. Но я продолжал молчать.
Капитан говорил со мной ещё битый час. Когда я вышел из его каюты, на мне не было сухой нитки, однако о своей встрече в «Чикуте» я ему так и не рассказал…
В обед мы довольствовались холодным пайком, потому что кока теперь не было. Сразу после обеда я пошёл к боцману и попросил увольнения на берег.
— Ты, наверно, не в своем уме, — сказал он мне, и на этом разговор был окончен.
Я снова отправился вниз, в грузовой трюм выгружать балласт.
Вскоре появился капитан и в сопровождении первого помощника подошёл к трапу. В шёлковом костюме и белом тропическом шлеме Шлангенгрипер выглядел строго и торжественно.
— Едет сообщить портовой полиции, — сказал Кремер.
Мы стояли у лееров и наблюдали, как он спускался в баркас…
К четырём часам я начал волноваться. У меня не выходило из головы, что Циппель ждёт меня в кафе «Чикута». И каждый раз, когда мы поднимались на палубу с очередным ящиком, я осматривал гавань, надеясь увидеть его где-нибудь на набережной.
В шесть часов с окончанием работ наступило время, которое мы называли «Daddeldu»[9]. Мы столпились у трапа.
— Глянь-ка туда, — сказал Кремер и показал на лодку, которая отошла от причала напротив и направлялась к нам. У руля стоял цветной, а рядом на гребной скамье сидел Циппель в белом, со скрещёнными на груди руками, и наблюдал за работой темнокожего. Похоже, он уже далеко пошёл.
Вдруг мы увидели вторую лодку, вышедшую из гавани в нашем направлении. Это был моторный баркас. Он сразу набрал полный ход. От форштевня слева и справа тянулись пенистые усы. На корме баркаса стоял, выпрямившись, Шлангенгрипер.
Расстояние между лодками сокращалось с каждой секундой. Однако Циппель ничего не замечал.
Между тем у трапа «Гамбурга» наблюдать за этой гонкой собралась почти вся команда. Мы застыли как зачарованные. Только Виташек набрался мужества и помахал рукой, показывая Циппелю назад.