Мы прибыли туда в середине следующего дня. Это был мрачный декабрьский день накануне рождественского сочельника. До конторы, которая располагалась на улице Адмиралтейства, мы добрались пешком.
В конторе уже горел свет. За барьером сидел маленький лысый мужчина. Когда мы вошли, он на секунду поднял и затем снова опустил голову, продолжая писать. Со скамьи в глубине конторы поднялся господин в чёрном и направился к нам. Это был Шлангенгрипер!
— Пожмём ещё раз на прощанье руки, — он по очереди протянул каждому из нас сухощавую ладонь правой руки.
Затем мы оформили свои бумаги.
Когда мы вышли, Виташек обратился к нам с неотразимым предложением:
— Случай сделал нас дешёвыми безработными. По такому случаю не грех бы и принять по грогу!
Мы направились наверх к пароходству, где получили расчёт. После Стёвера и Виташека наступила моя очередь.
— Вы должны нам ещё пять марок семьдесят пфеннигов, — сказал мне служащий.
— Что?..
— Я сказал, что вы являетесь нашим должником на пять марок семьдесят пфеннигов, — громко повторила эта конторская крыса.
Он был молодым и энергичным чиновником и хотел разделаться со мной побыстрее.
— Но каким образом?
— Читайте сами, — он пододвинул мне бумагу.
Это был счёт на перечень вещей, выданных юнге «Гамбурга» Гюнтеру Прину, подписанный самим Шлангенгрипером. Перечёт начинался с морских сапог за сорок пять марок и содержал длинный перечень других вещей: рабочую одежду, сигареты и всяческую мелочь, которой я пользовался на борту судна. Безмолвно уставился я на бумагу…
— Однако, — сказал Виташек. — За такие деньги на берегу ты мог бы опустошить целый буфет.
Он рассмеялся. Но мне было не до смеха: и вот для этого-то я работал полгода… голодая… замерзая… надрываясь… стирая ладони до кровавых пузырей… Для этого?!
— Как же я доберусь домой? — спросил я, дрожа от негодования.
— Пароходство готово выдать вам взаймы плату за проезд в четвёртом классе, — высокомерно ответил служащий.
— Ах вы, толстосумы… — начал я…
Но меня удержал Стёвер. Положив мне на плечо свою широкую руку, он сказал:
— Неси свой крест, юноша. Возьми деньги и уходи. Здесь ты больше ничего не получишь.
Я расписался, и мы ушли.
— Ну, не опускай голову, Принтье, — сказал Виташек на лестнице. — Мы берём тебя с собой. И сейчас навестим одно местечко рядом.
— За тебя плачу я, — побренчал Стёвер серебром в кармане.
— И я тоже, — добавил Виташек.
Моряк с полным кошельком — господин. Мы убедились в этом сами.
Сначала на такси мы поехали смотреть в «Большой свободе» дамскую борьбу. Это было желание Виташека. Однако девушки оказались слишком худые, и мы отправились в танцевальный зал.
Он был всего в паре кварталов отсюда, но Гарри Стёвер настоял на том, чтобы швейцар вызвал для нас такси. Дескать, «он не пойдёт пешком, пока у него в кармане есть хотя бы один пфенниг».
Танцевальный зал перед сочельником не работал, и мы поехали сначала к Трихтеру, а затем к Алказару. И повсюду мы заказывали по два или три грога. «Северный медведь!» — командовал Гарри Стёвер с интонацией Шлангенгрипера.
В последнюю очередь мы оказались на чёрной кушетке у Гермины Ханзен. Виташек сидел справа, а Стёвер — слева от меня. Мы пили и пили… Гарри Стёвер, размазывая пьяные слёзы по щекам, лепетал:
— Ещё одно плавание, Прин, и я соберу денег достаточно… Я куплю себе кафе «Звезда Давида». Знаешь, есть такое золотое дно, там у гавани… Я стану трактирщиком… И если ты однажды придёшь ко мне, то бесплатные пиво и грог у старины Гарри будут для тебя до упаду… Это я тебе говорю! И по этому поводу закажем ещё… Хе, фройляйн!..
Заспанная девица за буфетом поднялась, пошатываясь, и принесла ещё три порции грога. Затем три порции рома… Однако нас ничто не брало. После шестой порции Стёвер вытащил свою боцманскую дудку и засвистел. Все повскакивали… Затем наступило время расплачиваться, потому что в четыре часа утра уходил мой поезд.
Такси доставило нас к вокзалу. Рука об руку мы поднялись наверх и в предутренней мгле стали прогуливаться по перрону в ожидании поезда. Он подошёл. Окна вагонов были освещены. Прощаясь, мы обещали никогда не забывать друг друга и обязательно увидеться в будущем.
Служитель в красной фуражке подал сигнал к отправлению. Как только я поднялся в тамбур, поезд тронулся.
Стёвер и Виташек стояли на перроне, крепко обнявшись, и пели, и слова песни громким эхом отзывались под навесом перрона: