Снаружи я сразу закурил, хотя было ещё светло, и кто-либо из преподавателей мог увидеть меня в любое мгновение. Но раздражение было слишком сильным.
Нет, так больше не может продолжаться. Я должен бежать отсюда, если не хочу задохнуться.
Хайнц-то точно сообщит сегодня своему отцу, что мы оба решили уйти в море. Нужно решаться и мне. И, по-видимому, лучше всего поговорить с матерью уже сегодня.
Дома я поспешно проглотил ужин и вошёл в свою комнату. Это была маленькая, узкая комнатка окном во двор. Здесь находились походная кровать, стол, стул, умывальник и книжная полка. Если подойти вплотную к окну, то можно было видеть маленький клочок неба.
Над моей кроватью висела картина с изображением Васко да Гама. Из всех морских героев прошлого я любил его больше всего. Снова и снова перечитывал я историю его жизни. Как он, будучи всего двадцати семи лет от роду, отправился в плавание с тремя кораблями, едва ли большими, чем рыбачьи лодки. Как, испытывая неслыханные лишения, он под парусами обогнул Африку, как завоевал Индию, как вернулся домой, приветствуемый королём и ликующим народом.
Если бы я мог вырваться наружу и вести такую же жизнь!..
Но у моей матери не было никаких денег — и об этом не могло быть и речи. И сам я имел всего девяносто одну шведскую крону, которые заработал обслуживанием иностранцев на ярмарке.
А может быть, этой суммы и достаточно для обучения в морской школе? А если нет, то я готов стать матросом и без школы… с этими мыслями я и заснул.
На следующее утро по дороге в школу за мной зашёл Хайнц Френкель. Он ждал меня внизу, у входа в дом.
— Итак, я поговорил со своим стариком, — сообщил он после того, как мы поздоровались; он был поразительно благоразумен для своего возраста. — Он настаивает только на том, чтобы я сначала сдал экзамен на аттестат зрелости. И тогда он не станет мне препятствовать стать моряком.
— Так-так, — ответил я.
— А ты? — спросил Хайнц. — Что тебе ответила твоя старая дама?
— Ничего… Я ещё не говорил с ней об этом.
Он рассмеялся и похлопал меня по плечу:
— Ну-ну, старый дружище, тогда натирай здесь свои седалищные мозоли и дальше…
Во второй половине того же дня я отправился на биржу труда к консультанту по профессиям. Я хотел разузнать о подготовке и дальнейшей перспективе судовых юнг.
Консультант выглядел далеко не как португальский король. Бледный, с оттенком желтизны, мужчина неодобрительно осмотрел меня через очки с толстыми стёклами и сказал раздражённо:
— И ты хочешь в морской флот? Такой клоп? А что скажут на это твои родители?
— Моя мать согласна, — солгал я.
— Да ну? — произнёс он недоверчиво. — Тогда следующий раз приходи вместе с ней.
И он снова склонился над своими документами, как если бы я для него уже не существовал вовсе.
Я собрался с духом и сказал ему, что сначала хотел бы осведомиться… об обучении… и сколько всё это будет стоить…
Он взглянул на меня неприязненно, взял брошюру с полки позади себя и бросил её передо мной на стол, не удостоив меня больше ни одним словом.
Прихватив брошюру, я поблагодарил его и вышел…
Снаружи я поспешно перелистал всю брошюру. Это был проспект Немецкой морской школы в Финкенвердере. Не останавливаясь на картинках, я пробегал глазами текст, не вчитываясь в содержание, и лишь потом отыскал сведения о том, как долго длится обучение и что оно стоит.
Там стояло: «три месяца учебы». А затем указывалась такая сумма в бумажных марках, которая вызвала у меня головокружение. «Без последующих обязательств» — стояло ниже.
Я вышел из старого серого здания биржи на улицу. В выпуске «Лейпцигских последних известий» нашёл сообщение о курсах валют и начинал рассчитывать.
Похоже, что в пересчёте моих крон в бумажные марки этой суммы должно было хватить…
Решено! И я бегом отправился домой…
Моя мать сидела перед своим мольбертом и делала рисунок для будущей картины. Это был вид леса с несколькими косулями. В последнее время она часто обращалась к этому сюжету.
— Ты только подумай, — упредила она меня. — Зубной врач согласился в качестве уплаты взять у меня картину. Он находит мои картины превосходными, и, кроме того, он нашёл мне ещё двух новых клиентов. — Ее щеки пылали. — «Я считаю, что каждая картина стоит не менее тридцати золотых марок», — сказал он. При хорошем настрое я могла бы писать по две-три картины в неделю. Это от двухсот сорока до трёхсот марок в месяц... Знаешь что? Похоже, наши мучения с кружевами теперь прекратятся.