— Для чего нужен весь этот разговор? Четвёртый получил команду готовить якорь к отдаче — следовательно, он и должен сначала заняться якорем. И на этом баста! На моём судне люди приучены выполнять приказания, и ничего иного не должно быть!
Он говорит громко и напористо. Председатель позвонил:
— Я должен вас, однако, просить, господин капитан!
И ощущение того, что перевес не на нашей стороне, крепнет.
В заключение Бусслер даёт показания о мероприятиях после столкновения. Он точен и последователен. Лишь время от времени с вопросами вклинивается рейхскомиссар.
Затем объявляется об окончании слушания дела, и суд удаляется на совещание. В ожидании его решения мы прогуливаемся по коридору взад и вперёд.
— Чем это закончится для нас, господин капитан? — спрашиваю я.
— Это игра в рулетку.
Наконец, нас снова приглашают в зал заседаний. Входит суд, и судья оглашает приговор: «Причиной явилось неблагоприятное стечение обстоятельств при плохой погоде. Иных причин не выявлено, виновных нет».
Я почувствовал, как гора свалилась с моих плеч. И когда мы вместе спускаемся вниз по лестнице, и Бусслер спрашивает меня, что я намерен теперь делать, я отвечаю громко и уверенно:
— Пойду в шкиперскую школу для получения патента капитана.
Безработица
В конце января тысяча девятьсот тридцать второго года я успешно выдержал экзамен на звание капитана дальнего плавания.
Мне казалось, что я преодолел рубеж, после которого моя карьера будет успешно складываться сама собой. Однако вместо этого пришла безработица.
Сразу после рукопожатия прюфунгскомиссара[19] я нанял такси и ринулся на поиски работы.
У Хапага, у Сломэна, в танкерном пароходстве В. А. Ридеманна… Повсюду одно и то же: сочувственное пожатие плечами, вздох «Да, конъюнктура!» И, в лучшем случае, как слабое утешение, обещание: «Мы будем вас иметь в виду…»
Чтобы не упустить возможный шанс, я оставался в Гамбурге и жил со своих скудных сбережений. Наконец, когда не осталось никаких надежд, я попытался стать писателем. Купил сто листов писчей бумаги, старый англо-немецкий словарь и начал переводить одну из самых лучших книг, которые имелись у меня под рукой, — о чайных клиперах. Но от всей этой чепухи моё терпение лопнуло уже на пятидесятой странице…
Как мог, мне помогал Гарри Стёвер, мой старый боцман с «Гамбурга». Он владел теперь кафе «Звезда Давида» и говорил мне не раз: «Ты можешь есть и пить у меня, сколько хочешь, кэптен Прин. Располагай всем, что я имею». Его поддержка была искренней, но нельзя было и злоупотреблять ею.
И тогда я однажды сел на вечерний скорый поезд и отправился домой к моей матери.
Я прибыл в Лейпциг ранним серым февральским утром. Когда я поднимался по лестнице к нашей квартире, сердце моё выскакивало из груди. Нелегко возвращаться домой восемь лет спустя, без денег, работы и положения.
Я позвонил. Мне открыла мать. За эти годы она стала седой.
— Мальчик мой! — воскликнула она, увлекая меня в прихожую.
Затем мы вошли в гостиную. Всюду, на столе и стульях были разложены макеты для витрины, выполненные из дерева муляжи ветчины и колбас.
Я с любопытством рассматривал их.
— Ах, — сказала мать, улыбаясь, — раньше ты часто насмехался над моей живописной ветчиной, а теперь я расписываю её натуральные модели.
Она приготовила мне завтрак, а затем я лёг на диван и стал изучать газетную рекламу. Сначала биржа труда… Это оказалось безнадёжным: по двадцать заявлений на одно место и ни одного предложения.
И постепенно ко мне пришло осознание того, что и здесь царит такая же безработица, охватывающая всё и вся днями, неделями и, вероятно, даже годами.
Поиск работы совершенно безнадёжен. Мысль бесполезно бьётся между несколькими вариантами, уже утратившими смысл. И вдруг меня пронизывает простая и ясная мысль. Я поднимаюсь рывком. У меня же оставались знакомые, школьные друзья с состоятельными родителями! Если они ещё живы-здоровы и не ударились головой, то должны же они найти мне какую-то работу, какое-то дело.
Не выкинут же они меня просто так из жизни и не оставят на произвол судьбы…
— Пока, мама! — кричу я в соседнюю комнату.
И снова беготня, от дома к дому, от бюро к бюро. И снова одно и то же! Многие из друзей и знакомых и сами выброшены на обочину, прекратили учёбу, отказались от освоения желанной профессии, цеплялись за уже захваченное место, наполненные страхом потерять его и утонуть в массовом наплыве безработицы. И у многих, теперь уже у слишком многих, дела обстояли так же, как и у меня. Они слонялись без дела, стучались во все двери подряд, но находили их закрытыми и безмолвными. Они стали замкнутыми, разочарованными, но при этом снова и снова надеялись на чудо — чудо, которое называлось работой.