Итак, мы в положении мыши в мышеловке. Беспомощные. Без единой торпеды. Лакомая добыча сразу для двух вражеских кораблей, каждый из которых гораздо сильнее нас, пока мы над водой.
Голос штурмана:
— Лодка пошла назад!
В тот же момент мы замечаем это все. Скребущий звук, лодка скользит назад, нос опускается и — мы на ровном киле…
Свободны! Слава Богу, мы свободны!
— Всем вниз! — командую я. — За исключением верхней вахты! Восстановить дифферентовку!
Мы следуем к тёмному силуэту судна, которое блокирует выход из бухты. Непосредственно перед ним мы погружаемся. Когда он вникает в суть происходящего, уже поздно: мы уходим полным ходом. Позади нас грохочут бесполезные теперь взрывы глубинных бомб.
Когда я спускаюсь из боевой рубки в центральный, то слышу чей-то голос:
— Поистине, это была партия игры не на жизнь, а на смерть.
И я думаю: «Поистине, если бы мне время позволяло, я бы тоже испугался».
Шестьдесят шесть тысяч тонн
Два часа ночи. Я лежу на своей койке в беспокойном полусне.
Из радиорубки напротив доносятся сигналы морзянки. От моей каюты радиорубка отделена только зелёной занавеской.
Радист Штайнхаген докладывает:
— Господин капитан-лейтенант, радиограмма на все лодки: «В центральной части Северного моря немецкий самолёт совершил вынужденную посадку. Координаты…»
Я вскакиваю с койки, хватаю фуражку и вхожу в центральный. Бросаю взгляд на карту: указанное место находится впереди по курсу рядом с нашим маршрутом.
Я поднимаюсь на мостик. Верхняя вахта мёрзнет на холодном, пронизывающем ветру. Я даю короткое указание: «Быть внимательными. Искать пилотов самолёта, совершившего вынужденную посадку».
Затем снова спускаюсь в центральный, прокладываю новый курс и приказываю разбудить меня в семь утра — конечно, если что-либо не случится раньше.
Утром в семь часов Ротт включает свет в моей выгородке и сообщает:
— Семь часов, господин капитан-лейтенант.
Когда я поднимаюсь на мостик, над водой узкими полосами висит утренний туман. Ничего не обнаружено, ничего нового.
Досадно. Мы уже проходим указанную позицию. В тумане экипаж самолёта можно было и не заметить, и тогда они рискуют остаться без помощи.
Поглощённый этими мыслями, я спускаюсь в кают-компанию. Фарендорфф уже сидит за столом и завтракает.
Утреннее приветствие. Мы сидим напротив друг друга, вплотную со шкафом и койками.
Фарендорфф о чём-то рассказывает. Я слышу его голос, не вникая в содержание. Мои мысли вертятся вокруг лётчиков, которые где-то плавают и ждут помощи. Мы должны спасти их… мы должны…
Внезапно очевидная мысль озаряет сознание. Я вскакиваю и устремляюсь в центральный. Снова склоняюсь над картой: всё верно! И следует команда:
— На мостик: лево на борт! Курс двести сорок пять градусов!
Я возвращаюсь к столу. Теперь Фарендорфф молчит. Он лишь посматривает на меня со стороны. Затем встаёт и отправляется на мостик. Начинается его вахта. Я жую свой хлеб в одиночестве.
Через короткое время доклад с мостика:
— Командиру: впереди по курсу сигнальная ракета.
Я поднимаюсь на мостик. Фарендорфф показывает направление в тумане:
— Вон там… Белая сигнальная ракета.
Мы меняем курс и направляемся в указанном направлении. В тумане появляется неясное тёмное пятно; его очертания постепенно приобретают резкость. Скоро становится ясным, что это резиновая надувная шлюпка с людьми на борту. В ней три человека. Это лётчики.
Несколько человек из экипажа поднимаются наверх и выходят на носовую палубу, чтобы принять лётчиков. Люди радостно возбуждены, как никогда ещё при наших случайных встречах с соотечественниками в море.
— Ну что, молодёжь, — обращается к лётчикам боцман густым басом, — рады встрече?
Ему отвечает радостный рёв. На лодке двое отчаянно жестикулируют, срывают с себя лётные капюшоны и крутят ими в воздухе. Третий продолжает сидеть. Но все трое непрерывно кричат. От радости они даже не реагируют на поданные им бросательные.
Подходим вплотную. Дюжина протянутых рук помогает им подняться на борт лодки. Первым переходит раненый.
— Где ваша машина? — спрашиваю я.
— Машины больше нет, — отвечает один из лётчиков, фельдфебель, показывая пальцем вниз.
— Кого-то с вами нет?
— Да, командира.
— Где он?
— Погиб.
Оставаться здесь больше нельзя. Сигнальная ракета, которую выпустили лётчики, могла привлечь ещё чьё-либо внимание.
— Обе машины полный вперёд! — командую я.
Раненого лётчика осторожно спускают в рубочный люк. Он совсем юный паренёк, выглядит очень бледным и измученным.