— И что в этом плохого? Что не так?
Фредерик замолчал.
— Мне Ричард все время выговаривал, что я излишне опекаю мальчиков, что они мужчины — и должны принимать решения сами. И отвечать за них. Так им по четырнадцать. А вашему — скоро двадцать пять.
— Я против его взаимоотношений с этой девушкой.
— Фредерик, — впервые за этот разговор назвала его по имени. — Взаимоотношения либо будут, либо нет. И наше с вами мнение будет молодым людям…без разницы.
— Дочь мелкопоместного барона из южной провинции, изгнанная из рода. Художница и журналистка… Арестованная по обвинению в оскорблении императорской семьи. Вы думаете, им кто-то позволит забыть эти факты ее биографии?
— На самом деле — как поработать с общественным мнением. Любви аристократов, конечно, ей не видать. Так и Джулиану колотит при одном упоминании об элите общества. А вот остальные граждане империи… К тому же — еще ничего не понятно, что вы завелись?
— Это вам не понятно. И, может быть, Джулиане. А вот Брэндон уже все решил, — вздохнул Фредерик. — Но, в любом случае, мне не следовало врываться к вам — и гневаться.
— Ничего. Вы беспокоитесь — и это естественно.
— Давайте отложим с танцами до понедельника. Но через два дня я вас жду во дворце. Будем фотографироваться для журнала.
— Слушаюсь, ваше величество!
Фредерик поморщился — и исчез. А вскоре принесся Вилли, с сообщением от мамы. Она ругала меня за то, что я совсем не берегу свое здоровье. И информировала о том, что документы о ходе расследования передали и от главнокомандующего Тигверда, и от начальника Уголовного розыска империи, милорда Брауна.
— Шшшшш…..Дзинь-дзинь-дзинь! Пшпшпшшш…Лязг-лязг-лязг! — Пшшшшпш…Ррррррр….Мммммм….Ауууууу!
Вот так выглядит мое субботнее утро. Не догадались? Ладно. Расшифрую, так и быть!
— Шшшшшшш….Пшшшшшш….Пшпшпшшшшшш……
Я пеку блины на всю ораву, с учетом того что Фредерик может заявиться без предупреждения. Судя по тому, как его величество частенько является в гости аккурат в тот самый момент, когда я, мама или Каталина достаем следующий противень или кладем кусочек масла на горку горячих оладьев — думаю, есть у него информаторы среди нашей незримой охраны…Ох есть!
— Шшшшшшш….Пшшшшшш….Пшпшпшшшшшш…….
Мальчишки прибыли на выходные. Феликс чыто-то переписывает в тетрадку из огромной эрнциклопедии по местной медицине. Он очень увлечен цфелительством. На факультете его хвалят, отметки хьорошие. Ирвин так и вовсе возлагает большие надежды — хочет потом взять мальчика на практику лично к себе. И дело тут не в наших хороших отношениях, а в способностях и трудолюбии Феликса. Я улыбнулась про себя — гордость и радость за сына потопталась в душе милым розовым слоном — потопталась, похлопала ушами и полетела дальше.
— Дзинь-дзинь-дзинь, лязг-лязг-лязг! — Пашка, Рэм и Ричард фехтуют во дворе.
— Ммммммммм!…Ауауаууууу! — это Флоризель… Если Вселенная решила, что раз Пашка теперь Ре, то он и маг огня, то по всему выходило, что Флоризель, как истинный Тигверд — без ума от выпечки…
Вот такое субботнее утро, — богатое на запахи и звуки. Я выпекла последний блин, из остатков теста три оладушка Флоризелю, дала распоряжения Каталине и пошла наверх, в гостиную, — посмотреть, что там творится.
Мама с папой склонились над какими-то бумагами — два серебристоволосых трудоголика. Феликс священнодействовал над энциклопедией. Мальчик настолько ушел в себя, что даже щенок не решился ему мешать — уселся рядом и терпеливо ждал.
Ричард с мальчишками ввалились в гостиную возбужденные, раскрасневшиеся и голодные.
— Вероника, надо накрывать на стол! — решительно встала мама.
Завтракали с аппетитом — мужчины, включая Флоризеля, налегали на блины, и только папа предпочел овсянку и бутерброд с сыром. В этом плане он себе не изменял, сколько я себя помню. Ричард смотрел на отца как на настоящего героя, — с искренним и нескрываемым восторгом. В его понимании овсянка каждое утро — верх военной дисциплины.
Казалось, все было хорошо. Но что-то беспокоило. После завтрака я настояла на том, чтобы родители пошли прогуляться — все-таки это был выходной, который оба заслужили. Ричард с Пашкой куда-то исчезли, Флоризель увязался за Каталиной на кухню, Рэм…Рэм! Вот оно — то, что не укладывалось в общую картину полного и безоблачного благополучия — неземной красоты глаза под до неприличия отросшей челкой, в коих плескалось море вселенской тоски и неизбывной печали.