Жил дядя Саня, как все. В армии отслужил, женился, дом построил, сад посадил, сыну жизнь подарил. Живи, казалось бы, в радости. Ан, нет - война - на долгих четыре года.
Не дождалась его с фронта избранница. Вернулся домой солдат, истерзанный душою и телом. Вошел в дом, когда-то построенный для себя, сынишку обнял. Все здесь его, а жена - чужая. И пошел он прочь, унося свою боль и обиду: вольному - воля.
Долгие месяцы, проведенные на больничной койке, среди таких же обездоленных, как и он, помогли обрести себя. Да и станичники не оставляли в беде: как бы походя, мимоходом, забегали в военный госпиталь, приносили «лишнюю» крыночку молока, дымящуюся лепешку из кукурузной муки.
Заглядывала к нему и Полина. Добром, заботой и легким, веселым нравом приглянулась она нашему дяде Сане. Лечили его доктора, лечило время, а молодая вдова, хоть и было у нее трое детей - взяла и вдохнула жизнь. Выписавшись из госпиталя, он пришел к ней и просто сказал:
- Вот он я, Поль, а тебе решать.
- Ну, заходи, раз пришел, чего уж...
Вот так и начали они новую жизнь с чистой страницы. Вот так и построил наш дядя Саня свой второй дом.
В послевоенное время людям жилось трудно. Но впереди светила надежда. Работали, поднимали колхоз. Но все равно, года четыре пришлось ждать, когда пшеницу на трудодни стали выдавать уже не мешками, а большими чувалами.
Как-то утром, выгнав корову в стадо, где, между делом, узнавались все станичные новости, баба Поля с собой принесла тяжкую весть:
- Дед, ступай, сыночек твой помер!
И снова пошел отец навстречу своему горю. Не забывал он сына при жизни, и теперь следует проводить. Не в армию, как всех его одногодков а в самый последний путь.
Вернувшись, обессилено повторял:
- Вот, как оно бывае, утета так, ить восемнадцать лет!
Вытерев подолом рубахи лицо, дядя Саня ушел в лес: косить сено. А может быть, просто выплакаться? Земля, небо и лес, они ведь тоже порождение времени, и тоже врачуют души. Надо было жить. Стиснуть зубы и жить...
Наша первая встреча обескуражила. Свекор окинул меня оценивающим взглядом и промолвил:
- Ну, явились пропашшаи? И как жаш тибе звать?
- Люсей.
- О! А у нас у колхозе лошадь, и тожа Люска, - сказал он, сверкнув озорно единственным глазом. - Ну, да ладна, лощадь она тоже вумная и человеку сподоблива...
Затем, словно почувствовав общую неловкость от этих слов, разрядил обстановку:
- Бабка! Неси, что ты тама нагандыбулила - ужинать будем.
За столом дядя Саня, как то по-особому чинно, держал ломоть хлеба: на ладони, дабы крошки не падали мимо, а оставались в ней. Он аппетитно отхлебывал душистый, наваристый бабкин борщ и это ему не мешало вести наблюдение за своею снохой. Периодически, он гостеприимно увещевал меня, советуя вдоволь поесть, уверял, что это «пользительное занятие», оно, мол, «сил добавляя».
Ночью из-за жары не спалось. Я вышла во двор. Он был вымощен по-хозяйски чистыми досками. Остывшее дерево приятно холодило босые ступни. Горы, лес - все отдыхало.
Грустную песню сверчка то и дело перебивал настойчивый скрип кузнечика. Вот вскрикнула сонная птица, ударила крыльями в небо. Бесшумно пролетела сова, охотясь за беспечной добычей. Большая луна с холодным любопытством взирала на землю, придавая всему окружающему неповторимую прелесть.
Я стояла напротив крыльца, под роскошной цветущей яблоней. Длинная ночная рубашка белого цвета пропиталась ночной прохладой. Волосы, вымытые с вечера в бане, ниспадали на спину и плечи. Я стояла и заворожено любовалась луной - хозяйкой звездного купола. Яблоневый цвет наполнял душу радостью и теплом. И казалось мне, что все сущее на этой земле плывет вместе со мной к счастью.
И тут что-то дрогнуло в этой безмятежной картине, вернуло меня в реальность. Скрипнула дверь, на крыльцо вышел Александр Петрович. Сунув обе руки под рубаху, он безмятежно почесывал свое хрупкое тело. Потом, потянувшись, зевнул, присел на ступеньку, загремел спичками, размял пальцами папироску. Не мог он смириться с со смертью родного сына. Ночью, когда все спали, свекор давал волю своим чувствам. Затягиваясь, вздыхал, покачивал головой, курил, курил, а может быть, плакал.
В общем, дорога в дом была мне закрыта. Как показаться тестю в таком неприглядном виде? Я, затаив дыхание, тенью скользнула под яблоню, оттуда - за поленницу дров. И все б ничего, да что-то упало, издав в ночной тишине неестественно громкий звук.
Дядя Саня соколом встрепенулся, подкрался к поленнице и заглянул за нее. Там он увидел меня, стоящую в лунном свете. Не спуская с «привидения» округлившегося глаза, свекор попятился прочь. Он испугался, и мне стало не до стыда. Было страшно за жизнь этого, насмерть перепуганного человека. Я вышла из-за укрытия, чтоб успокоить его и скорее вернуться в дом. Скрестив на груди руки, робко шептала: