— Я не шучу, мама, — холодно возразила она.
Вот тогда я подумала, что не знаю по-настоящему свою дочь. Я пыталась открыть ее для себя заново, но эти открытия оказывались чрезвычайно болезненными. Она была совершенно другим человеком. Ее занимали иные проблемы и мало трогало то, что происходит на свете. Эва подтирала попки своим детям и выглядела вполне довольной.
Как же я прозевала момент, когда дочь начала отдаляться от меня? Незадолго до выпускных экзаменов в нашем доме появился длинноволосый, глядящий исподлобья юноша с гитарой. До этого в уголок Эвы в альковной нише набивалось полным-полно народу — парней и девчонок. Они сидели чуть ли не на коленях друг у друга, слушали грохочущую музыку, ссорились, вернее, яростно спорили. Я уходила из дому и возвращалась ближе к десяти. Тогда молодежь расходилась — таков был уговор между мной и Эвой. Но внезапно сборища у Эвы прекратились. Теперь к ней приходил только он. Мальчик бренчал на гитаре, они перешептывались.
— Кажется, этот парень не из твоего класса?
— Он бросил школу.
— И по какой же причине?
— Школа делает людей глупыми.
Я не очень-то в это вникала, считая, что это Эвино увлечение рано или поздно пройдет. Верила в ее амбиции и честолюбие. До знакомства с этим парнем она думала о поступлении в институт. Это было само собой разумеющимся, и моя дочь не могла пойти другой дорогой. Ведь она была моей дочерью. Но сразу после получения аттестата зрелости она заявила, что не собирается дальше учиться.
— И чем ты в таком случае собираешься заниматься?
— Я решила стать женой и матерью.
Я испугалась не на шутку. Запретила гитаристу переступать порог нашего дома. Но это ничего не изменило. Эва продолжала с ним встречаться. Пока вообще не съехала от меня.
— Смотри сама, — сказала я, — можешь больше никогда сюда не возвращаться.
Рядом со мной на скамейку присела немолодая пара. Она — со следами былой красоты, с тонким византийским лицом. Но чересчур уж старая. И он — высокий, представительный, с копной седых волос и кустистыми, абсолютно черными бровями. Кажется, итальянцы. Я с любопытством ждала, когда они заговорят — мне было интересно услышать, на каком языке, — но они, как назло, молчали.
Я перестала видеть в Наде чужака. Вопреки моим опасениям, она оказалась очень тактичным человеком, всегда спрашивала, не отнимает ли мое время. Однажды девушка попросила сопровождать ее за покупками. Шатание по магазинам я ненавидела больше всего на свете. Даже дочери не всегда удавалось уговорить меня на это. Иногда я ей просто давала деньги — купить что-нибудь для меня. Она была миниатюрнее, чем я, и не могла примерять предназначенные для меня вещи — покупала на глазок.
— Надя, ведь здесь есть автобусы, метро, в конце концов. Возьмите карту, сориентируйтесь…
— Да не разбираюсь я в этих картах, — замахала она руками. — А спросить некого, я ведь говорю только по-русски…
Я энергично потерла руки — ладони начинали потеть, у меня это было признаком крайней нервозности.
— Купить все, что вы наметили, — это значит часа два ходить по магазинам, а у меня действительно мало времени. Мне надо подготовиться к завтрашним занятиям со студентами… почему бы вам не попросить своего друга об этом?
— Сашу? — Надя подняла глаза к потолку. — Его на аркане не затянешь в магазин.
«По крайней мере, хоть это у нас с ним общее», — подумала я.
— А куда бы вы хотели отправиться?
— Туда, где подешевле.
— Так, может, пойдем в Галерею Лафайетт?
— Здорово, конечно, — обрадовалась она, — мне говорили, там большой выбор.
Мы сели в автобус. Когда он тронулся и поехал, Надя, не отрываясь, смотрела в окно. Будто впервые оказалась в Париже.
— Какой же красивый город на самом деле, — говорила она с неподдельным восторгом. — Роскошные магазины…
— А что, Саша не показывал вам город? Вы не побывали ни на одной выставке, ни на одном концерте?
Надя прыснула со смеху и тут же прикрыла ладонью рот.
— На каком концерте! Из аэропорта мы сразу проехали в отель, вот и все, что я видела. Я живу так уже три месяца подряд.
Мне стало жаль ее. Этот Саша был законченным эгоистом, впрочем, как и большинство мужчин. Он думал только о своих делах. Как можно было держать в четырех стенах гостиничного номера этого милого ребенка, в то время как совсем рядом пульсировала жизнь большого города?