Однажды, когда Эвиного мужа не было дома, я ночевала у дочери. Мы заболтались, и я пропустила последний автобус. Пришлось остаться.
Эва разбудила меня — возникла на пороге в ночной сорочке, тонкая материя которой обтягивала огромный живот, будто он был ненастоящий. Лицо дочери было искажено гримасой боли.
— Кажется, началось, — произнесла с усилием.
И это за две недели до срока.
Я вскочила с постели и бросилась звонить в «скорую». Когда вернулась к ней, Эва лежала на полу с широко расставленными ногами.
— У меня уже потуги, — простонала она.
Я была в ужасе и чувствовала себя совершенно растерянной. Не знала, как ей помочь. Когда смотрела на ее бесформенную фигуру, перекошенное от боли лицо, то испытала нечто вроде галлюцинации. Мне показалось, что это я лежу с раздвинутыми бедрами, между которыми застряла головка ребенка. Я ощущала боль, разрывающую боль, как будто была подключена к собственной дочери. Как когда-то, двадцать лет назад, когда она была подсоединена ко мне. Тогда мы составляли одно целое. Если бы это было возможно повторить, если бы я могла поднять ее с пола и укрыть в себе. Смириться с таким повторением, где мне не было места, нелегко. Дочь отбирал у меня выталкиваемый на свет божий очередной Эвин ребенок.
Еще до приезда «скорой» Эва родила девочку. Перерезать пуповину я не отважилась, это сделали врачи.
Эвиной дочке сейчас три годика. Когда я смотрю на нее, перед моими глазами возникает та сцена родов. И страдальчески искаженное лицо ее матери, Эвы…
Я вписывала поправки на полях своих лекций, когда послышались шаги. Невольно сняла очки и отложила их на столик. Раздался стук в дверь.
Увидев Алексадра в проеме двери, я вдруг поняла, что все время ждала его, и если бы он не появился, то чувствовала бы себя обманутой. Не то чтобы это было ожидание мужчины. Я просто ждала другого человека. Такого же чужого всем в этом городе, как и я. Несмотря на то что у него тут было несравнимо больше знакомых, это не влияло на тот факт, что он был здесь приезжим, и в такой день, как сегодня, должен был ощущать это особенно остро.
Одет Александр был как обычно — в спортивный пиджак с кожаными заплатками на локтях, водолазку и вельветовые штаны.
— А я думала, ты в Москве.
— В Париже. И у меня в кармане бутылка шампанского. Войти можно?
Я невольно взглянула на часы:
— Ты всегда приходишь в Новый год без пяти двенадцать?
— И всегда так буду приходить, — ответил он с усмешкой.
Разлил шампанское по бокалам и, произнеся новогодние пожелания, поцеловал меня в губы. Я почувствовала прикосновение его жестких, потрескавшихся губ, и во мне все перевернулось.
Мы сели у столика, с которого я убрала свои записи. Потягивали шампанское, закусывая солеными крекерами.
— Какое у тебя было детство? — спросила я.
— Расписанное как по нотам, — ответил он быстро, — совсем как директивы Политбюро по намеченному пятилетнему плану народного хозяйства. Через открытые летом окна чуть ли не из каждой квартиры доносился хрипатый голос идола советских людей — Владимира Высоцкого.
— Так ты поэтому его не любишь… Но его не любит и ваш писатель, этот новоявленный идол, Василий С.
— А вот со следователем КГБ вышло по-другому. Когда меня ввели, он слушал магнитофонную пленку с записью Володи, и вид у него при этом был ностальгически-мечтательный. Что не помешало ему потом съездить мне по морде.
В то время Александр был студентом-первокурсником исторического факультета, и никто не предупредил молодого человека о том, что не стоит совать свой нос куда не следует.
— С Воландом и котом Бегемотом в то время я еще не был знаком…
— А все-таки художественную литературу ты читаешь!
— Я Булгакова читаю, а не тех бездарей, которых ты называла. Булгаков — писатель. Он единственный, кто не лил слез по поводу судьбы матушки-России, а рассказал о ней всю правду. Что в своей улыбке она нет-нет да и покажет клыки вампира.
Мне подумалось, что Александр принадлежит к поколению, которое рухнувшая система успела больно задеть. Я — это понятно, но он?
— Был сегодня в кино, — сказал он. — Смотрел фильм с Эммой Томпсон, называется, кажется, «На исходе дня»… В одном кинотеатре на окраине…
— Забавно, я смотрела его в сочельник.
Он рассмеялся:
— Братья славяне в Париже ходят одними и теми же тропами.