— Ты спи, а я посижу здесь на стульчике, — говорила я, тыльной стороной ладони вытирая заплаканные глаза.
Но тут в дверном проеме появлялся дедушка в своей домашней бархатной куртке с простеганными отворотами и рассерженным голосом произносил:
— Успокойся, иначе страх навсегда поселится в тебе!
Его раздражало мое нытье. Он хотел внука и факт моего рождения принял с большим разочарованием.
Часть мебели из вильковского имения я забрала к себе, окончательно загромоздив и без того тесную квартирку, состоявшую из одной комнаты с альковной нишей и темной кухоньки. Я жила на тринадцатом этаже бетонной башни, построенной на руинах варшавского гетто. О том, что много лет назад здесь текла другая жизнь, напоминал лишь старый газовый фонарь, давно переставший светить. Но когда бы я ни подошла к окну, он неизменно притягивал мой взгляд. Длилось это до тех пор, пока однажды вместо фонарного столба я не увидела глубокий котлован — строители готовили фундамент под очередную башню. Так последний немой свидетель разыгравшейся здесь трагедии ушел в небытие.
Орли, четверть седьмого утра
Однако я ошибалась: этот не очень опрятный с виду молодой человек, сидящий за столиком в углу, все же кого-то ждал. Вскоре появилась девушка, они расцеловались. И удалились в обнимку. Мое одиночество стало от этого еще нестерпимее. Я всегда носила в себе глубоко укоренившееся чувство одиночества. Прямо-таки любовно взращивала его в себе, наслаждалась им. Это было моим наркотиком, без которого я уже не могла существовать. Я очень рано поняла, что отличаюсь от своих подружек, что мне недостает женского инстинкта, который многое в жизни упрощает. Я не в состоянии была справиться с самыми элементарными вещами, период полового созревания стал для меня кошмаром. Я все время ощущала себя грязной. В этом было нечто унизительное. Может быть, я не справлялась со своей физиологией еще и потому, что из моего детства рано ушла мать. Нет, физически она присутствовала, но, несмотря на это, большой роли в нем не играла. По крайней мере, мне так казалось. Главным персонажем в моей жизни был дедушка. Его скрипучий старческий голос проникал во все уголки нашего дома на косогоре, от него невозможно было укрыться. Я частенько затыкала уши, стараясь не замечать, как он мучает мать из-за какого-то пустяка, из-за неважной, никчемной вещи. Но мы обе были в его власти. Он содержал нас, поэтому нам приходилось покорно выслушивать его замечания, типа: «Сколько раз просил класть ножницы на место, и опять они не там, где им положено быть. В доме, где нет порядка, царит распущенность нравов, это служит плохим примером для ребенка. Чему она может научиться?»; «Я попросил тебя, Марья, чтобы моя внучка подчинялась моим распоряжениям, а что на деле выходит? Я часто слышу ее голос внизу, хотя она должна быть в кровати в строго указанное время. Девочка должна понимать, что положено делать и чего делать нельзя, с младых ногтей осознать, что такое обязанности». На тему долга и обязанностей дедушка мог разглагольствовать бесконечно. Другим поводом для его вечных придирок ко мне было мнимое отсутствие ответственности. Во всем, что бы я ни делала, он видел легкомыслие и беззаботность. Никаких поблажек, невзирая на мой возраст, дедушка мне не давал. Он не хотел понять, что я — всего лишь маленький ребенок, который порой поступает спонтанно, подчиняясь первому импульсу.