Впрочем… проблески такого озарения случались со мной и до этого. Вскоре после приезда в Париж меня пригласила в гости коллега из Сорбонны. Она жила с мужем в очень престижном районе города. У них был шикарный дом. Муж — известный врач, владелец частной гинекологической клиники. Обворожительный человек, непосредственный, источающий доброту и сердечность. Помню, я подумала тогда, будь со мной рядом такой мужчина, я чувствовала бы себя в безопасности. Я никогда не чувствовала себя защищенной, вечно где-то в воздухе витала угроза, адресованная мне или моей дочке. Может, потому в душе я и была обижена на Эву за то, что она выбрала себе в спутники человека, неспособного обеспечить ей эту защищенность. Ладно, хоть одна из нас должна позаботиться об этом. А Эва сама сказала, что Гжегож в любой момент может сорваться с высокого дерева и убиться насмерть или на всю жизнь остаться калекой…
Но и в моих отношениях с Александром я не чувствовала себя в тихой заводи. Не было никаких гарантий безопасности.
Орли, полдевятого утра
Приближается время вылетов в Женеву, Рим и Брюссель, поэтому бар опустел. Сидевшая недавно рядом со мной женщина обронила перчатку. Я заметила ее на полу возле столика. Не знаю почему, но этот пустяковый эпизод с перчаткой окончательно выбил меня из колеи. Я готова расплакаться. Будто ребенок, потерявшийся в толпе. Так я и ощущаю себя. Брошенным ребенком. А ведь это я спешно паковала чемодан, сбежала, никому ничего не сказав. Он наверняка уже знает об этом. Знает вот уже несколько часов. И причиной моего панического бегства была не она. Я все равно бы ушла. С самого начала знала, что придет такой день, как этот. Не предполагала только, что уходить — это так страшно. Куда страшнее того, что произошло в Реймсе…
После тех резкостей, которые он мне наговорил, мы не виделись несколько дней. Я все еще была благодарна ему: он сказал то, что делало невозможным наше дальнейшее общение. Может, мы и перекинемся когда словом-другим на нейтральную тему, но таких дружеских, близких отношений между нами уже не будет. Оно и к лучшему, иначе для меня это могло бы закончиться трагедией. Даже подумать страшно, что было бы, если б мне пришлось перед ним раздеться…
Я лежала на кровати поверх покрывала и читала заметки к своим лекциям, когда раздался стук в дверь.
— Ты позволишь мне войти?
— Входи.
У него в руках тоже были листочки с записями. Он был одет в свободный свитер серого цвета с растянутым воротом, джинсы и… тапочки на босу ногу. Мне показалось это не совсем приличным. После такого охлаждения в наших отношениях он не должен был являться ко мне без носков!
— Понимаешь, у меня тут одна проблемка возникла… Герой моего повествования, будучи совсем юным и только начав вести дневник, поместил в самом начале народную песню… довольно символичного содержания… вот не знаю, включать ли ее в текст или только упомянуть о ней?
— Покажи-ка.
Он поспешно протянул мне листок.
— Странно, что он записал это в свой дневник, — сказала я.
Александр усмехнулся:
— Он всегда жил в предчувствии смерти.
— Даже в таком молодом возрасте?
— У них это было в крови, у всей семьи.
Я старалась избегать его взгляда.
— Может, пойдем поедим где-нибудь?
Я отрицательно покачала головой, не поднимая на него глаз.
— Не хочешь есть или не хочешь идти со мной? — спросил он задиристо.
— Я занята, надо подготовиться к лекции.
— А мне надо писать и писать не покладая рук, и что с того? Перекусить ведь надо? Надо. Давай сходим к нашим вьетнамцам напротив, а?
Наконец я взглянула на него:
— Нет!