— Но почему?
— Нет, и все!
На секунду наши взгляды скрестились — наши глаза встретились.
— А если я скажу: прости меня?
— Тебе не за что просить у меня прощения.
— Не за что, но я хочу попросить прощения!
Орли, девять утра
Заказываю себе очередную чашку кофе.
Он иногда позволял себе говорить такие вещи, которые больно ранили меня. Но я уже его немного знала. Трудный характер. Человек, который любит навязывать свою волю. Вот и теперь, после небольших препирательств, я согласилась пойти с ним во вьетнамский ресторанчик.
— Слушай, я почти ничего не знаю о твоей дочери, кроме того, что она не ест мяса, — сказал он, когда мы уже уселись за столик.
— Это самая важная информация о ней. Она, ее муж и дети — вегетарианцы. И дело вовсе не в новомодных диетах. Это их жизненная философия, которая абсолютно чужда мне.
— Да, но ведь и ты телятину не ешь!
— И страсбургских паштетов тоже.
Однажды, когда мы ссорились, Эва вдруг выкрикнула, что если я хочу навещать ее и внуков, то это нормально, вот только она не желает выслушивать нравоучений по поводу «вечно пустого холодильника» и упреков в том, что она «морит детей голодом».
— Тебе известно, что мясо — это яд? Животные перед смертью выбрасывают в кровь токсины. Уже в Ветхом Завете упоминается об этом: поедание мяса животных станет вашей могилой[13].
— Ты читаешь Ветхий Завет?
— Не я, Гжегож.
Гжегож. Ну почему она полюбила именно этого мужчину? Она рассказывала, что мужу было как-то видение из предыдущего перерождения. Он увидел себя средневековым рыцарем на коне, стоявшим на какой-то горе. Облаченный в тяжелые доспехи, он сидел в седле с понурой головой… Возможно, это бы могло послужить оправданием угрюмой нелюдимости Гжегожа. А Эва, наоборот, всегда была приветлива, как ясное солнышко по утрам. Так о ней и говорили: «Ваша Эва — как ясное солнышко». И откуда в ней брался этот внутренний свет, это солнце? От меня она явно не могла его унаследовать.
Все-таки надо ей сообщить, что я возвращаюсь. Вдруг она захочет встретить меня в аэропорту? А я? Желаю ли встречи с дочерью, находясь в таком подавленном состоянии? И что я ей скажу? Что все: и совместное проживание в съемной квартире, и наши любовные отношения — это была лишь репетиция новой жизни, которая, к сожалению, с треском провалилась?..
В тот день после занятий студенты пригласили меня на бокал вина, и я охотно согласилась — в последнее время всячески старалась оттянуть свое возвращение в отель. Теперь я шла туда со страхом. Внутреннее напряжение из-за натянутых отношений между нами доходило до того, что я вздрагивала при любом шуме в коридоре или, заслышав шаги, пугалась — вдруг это он идет? Боялась его вторжения в мою комнату, его непредсказуемости. А может, боялась себя…
Мы заняли столик на улице перед кафе на площади Сан-Мишель. Со своего места я могла видеть знаменитый фонтан, где каменный архангел Михаил яростно боролся с Сатаной.
— Вчера был в кино. Посмотрел в периферийном кинотеатре фильм Анджея Вайды «Перстень с орлом в короне». Чувствуется, режиссеру эта тема не особенно близка, — сказал один из моих студентов — Мишель.
— Еще как близка, потому фильм и не получился, — ответила я. — Это как с хирургами. Вы ведь знаете, как они суеверны — никогда не станут оперировать кого-то из близких или родственников.
Мишель, которого друзья звали Мишо, скривил рот:
— Там есть такая сцена на вокзале перед отправкой военнопленных Армии Крайовой в Сибирь, когда конвойные ставят всех на колени прямо в грязь. Подгоняют товарняк, и они ползут на коленях к вагонам, при этом поют какую-то старинную песню польского воинства… если б я прочел это в сценарии, у меня мурашки бы по спине побежали, а в фильме, черт побери, сцена получилась смешной…
— А зачем их поставили на колени? — осведомился кто-то.
— Чтобы легче было подчинить себе, — высокомерно пояснил Мишель. — Все они были отважными, вышколенными солдатами.
— Вы любите кино? — спросила я, вдруг вспомнив, что моя первая ссора с Александром произошла из-за вайдовского фильма — жаль, не из-за этой сцены. Ведь это могли быть мой отец, поставленный на колени, и стоявший над ним с ППШ наперевес отец Александра… Впрочем, эта ссора была так давно. Семь месяцев назад! — подсказал мой мозг. Этот никогда не ошибающийся бухгалтер. Собирающий воедино все мои сомнения и беды, а что хуже всего, скрупулезно отсчитывающий время с момента моего рождения. Тебе пятьдесят один, пятьдесят один. А ему — тридцать.