— Ты такой заботливый, — сказала я голосом вежливой девочки. Потому что раньше, когда мы выехали из Реймса, я наговорила ему кучу неприятных вещей: о нем, о нас и о нашей любви.
Он провел ладонью по моим волосам.
— Просто я люблю тебя, — услышала я, но восприняла эти слова как лозунг, в смысл которого не в состоянии была вникнуть.
Другое дело, когда после душа, чистая и благоухающая, я ложилась в постель рядом с молодым мужчиной и притворялась молодой. Тогда разговор о любви имел какой-то смысл. Но после случившегося в Реймсе, когда мое обессиленное тело приходилось двигать, как мешок с картошкой, когда от меня пахло больницей, такое признание звучало бестактностью…
Входя в калитку, я отчетливо видела их, сидящих на освещенной лампочками террасе. Игра в карты подошла к концу. Теперь на ломберном столике стоял поднос, а на нем — графинчик с наливкой. Александр сидел спиной ко мне в плетеном кресле. Я невольно залюбовалась его широкими плечами, на которые неровно падали светлые пряди волос. Заслышав шаги, он обернулся, выражение его лица изменилось, глаза чуть сощурились. Так смотрят на солнце в небе. Вот только я не была солнцем, да и не могла им быть. Он поддался иллюзии. Мы оба пребывали в иллюзорном мире. Поднимаясь по ступенькам террасы, я осознавала это, как никогда прежде. И все-таки улыбалась, как ни в чем не бывало.
— Такое впечатление, что мы в России, — сказала я весело. — В лагуне до меня долетал голос тенора, который знаете что исполнял?
— «Очи черные», — ответили они мне чуть ли не дружным хором.
Оказалось, что на самом верху горы была вилла оперного певца, русского по происхождению. Вернее, вилла принадлежала его американской покровительнице и любовнице, для которой он пел вечерами, в том числе и этот знаменитый романс.
— На Майорке больше всего любят немцев, — сказал Дмитрий Павлович. — День рождения Гитлера здесь национальный праздник.
Так, может, права была Жорж Санд, когда с такой неприязнью писала о здешних аборигенах. Что правда, то правда, здесь их окружал кордон ненависти, местные боялись больного Шопена. Он харкал кровью, для них композитор был больным.
— Откуда на этом острове такая любовь к Гитлеру? — спросила я Александра, когда мы уже лежали в постели.
— Ну, скажем так… его почитают как освободителя. До победы фашистов здешние коммунары убивали всех, кто под руку подвернется: анархистов, филателистов — в общем, каждого, кто был не с ними…
Я лежала, прильнув щекой к его груди, и слышала биение его сердца. Сильные, ритмичные удары. И мое сердце переставало тревожно колотиться, успокаивалось. Это было вроде передышки, своего рода отдых от одиночества.
Александр вдруг сказал, как будто прочитал мои мысли:
— Через несколько дней наши каникулы закончатся. И что дальше?
— Ничего. Ты вернешься в Париж, я через Париж в Варшаву.
Он молчал, и его молчание меня не обижало. Ведь это было единственное здравое решение.
— Мне бы не хотелось, чтобы ты возвращалась в Варшаву.
— Ничего не поделаешь, я должна.
На это он ничего не ответил. Подумала, что заснул. Стук его сердца не изменил ритма, оно билось все так же спокойно, как и прежде. Я чувствовала благодарность по отношению к этому молодому телу, лежащему рядом со мной. Мне посчастливилось оказаться так близко к нему, ощущать исходящее от него тепло. Мой любовник иногда поражал меня. Я-то считала, что он должен вести себя как ему подобные: красивые, длинноногие. Скажем, должен носиться с ракеткой по корту, как это делала американская внучка его дяди. Это было бы гораздо естественнее для молодого человека. Но, несмотря на загар, стройность и прекрасные физические данные, Александр в теннис не играл.
— Ну как ты можешь столько сидеть? — кричала ему Мэри-Маша.
— Да не хочу я скакать по корту за мячиком, как обезьяна, — отвечал он. — У меня есть дела поважнее.
Может, это покажется смешным, но факт, что Александр с презрением относился к теннису, который был чуть ли не манифестом молодости, давал нам хоть какой-то шанс. А может, это только я искала шансы, хорошо понимая в душе, что их попросту нет. Ну, действительно, как соединить его жизнь с моей, мой жизненный опыт с его? Все эти годы, которые мы прожили, не зная друг друга. И итоги этих лет. Они никак не сходились.