Орли, сразу после половины пятого
Передо мной проходит странная процессия: монашка толкает перед собой инвалидное кресло с сидящей в нем молодой девушкой. Но на ее лице нет и следа уныния, оно притягивает взгляд своей доброжелательностью и… смирением, что ли, со своей участью, с судьбой, которая усадила ее в это кресло. Не знаю, когда и каким образом она оказалась в нем, с детства ли или после несчастного случая. Сколько же внутренней силы надо иметь, чтобы не чувствовать себя обделенной в подобной ситуации, даже мысли не допускать о проигрыше. Ей это уж точно удалось. В отличие от меня, целой и невредимой.
Я и другие местоимения могли бы стать хорошим материалом для психолога. В детстве чаще всего на первый план выступали два: она и они. Разумеется, речь шла о моих матери и дедушке. Когда я думала о ней, то тосковала только по ней, он никогда не появлялся в моих мыслях обособленно. Была она, мама, и были они — мама и дед. Потом и это исчезло. Осталась только она. Только уже не мать, а дочь. Одно-единственное местоимение. Пока в моей жизни не наступил парижский период. Тут появилось местоимение он. Его. С ним. О нем. Но никогда — с нами, о нас…
Собственно, мы мало друг с другом разговаривали и почти не беседовали о том, что происходило вокруг нас. Стоило мне заговорить с ним о политических проблемах в моей или его стране, он тут же уходил от ответа.
— Я не политик, — говорил он. — Спроси меня об этом лет через двадцать…
«Через двадцать лет я буду старушкой», — отвечал ему мой внутренний голос. К счастью, он его не слышал.
Ту нашу дискуссию спровоцировало высказанное мной желание посетить кладбище в Монморанси, где покоился прах многих моих знаменитых земляков. Я собиралась поехать туда с прошлой осени и все никак не могла выбраться.
— Для тебя это имеет большое значение? Родство с чьими-то чужими костями? — спросил он.
— А для тебя нет?
— Даже не знаю…. Скорее нет… с покойниками предпочитаю знакомиться через их мысли. А их останки… это все равно что забытые в шкафу костюмы…
Но все-таки он поехал туда со мной. Мы отыскали могилу Дельфины Потоцкой, фамильный склеп Мицкевичей, где несколько десятков лет покоился поэт Адам Мицкевич, прежде чем его останки перевезли в Вавель. Мне очень хотелось найти место последнего упокоения Тадеуша Маковского, художника, творчество которого я очень ценила. У его могилы мы присели на бетонный парапет, и Александр сказал:
— Иногда мне моя бездомность даже нравится.
— Наша бездомность…
— О нет, ты свой дом носишь в себе. Мне иногда кажется, что ты никогда и не покидала свой дом в Варшаве.
— А ты? Разве ты покинул Москву?
— Как бы выразиться поточнее… и да, и нет. Не будь у меня там профессиональных интересов, наверно, и возвращаться не захотел бы.
— И остался бы жить в Париже?
— Да мне все равно, где жить. Любое место сгодится.
— Неужели? Тогда почему ты привел меня в православный храм? Ведь тебе понадобилась атмосфера! Та, которая ассоциировалась с домом.
— Скорее мне нужна была пекарня, — с усмешкой ответил он. Встал и отряхнул брюки. — Может, пора линять отсюда? Мне не очень-то по вкусу здешнее местечко. Предпочитаю наши кладбища, особенно сельские… там можно посидеть в тишине, думая о чем угодно… А здесь сутолока, как в Латинском квартале в воскресный день, памятные надгробия теснятся чуть ли не впритык… И кому только пришла в голову идея разбить кладбище прямо посреди города…
— Постой, хочу еще отыскать могилу Норвида… это важно для меня… ты знаешь, кто такой Норвид?
— Наверное, ваш Пушкин?
— Не думаю, что их можно сравнивать…
— Ну что ж, тебе лучше знать, ведь это ты преподаешь в Сорбонне, — отозвался он с легкой иронией, — я всего лишь простой историк.
Я стояла перед ним на тропинке. Склонявшееся к горизонту солнце светило мне в спину, я ощущала его ласковое тепло. Закатные лучи били Александру прямо в лицо, и, глядя на меня, он слегка щурился.
— Знаешь, иногда я не знаю, кто ты, — сказала я.
— Очень хорошо. Загадочность в отношениях между любовниками по-прежнему актуальна.
— Вот-вот, опять твои отговорочки!
Он шел на пару шагов впереди меня, перед моими глазами были его широкие плечи. «Человек, который изменил мою жизнь, — подумала я, — который привнес в нее яркие краски. Каждое утро я должна начинать со слова „спасибо“. А я все с какими-то претензиями к нему. Вечно что-то выпытываю, хотя прекрасно знаю, что он этого не любит. Но если не спросить, сам он никогда ничего не скажет». Саша обернулся, а потом остановился и подождал меня.