— Ты никогда не комментируешь того, что у вас происходит, — снова заговорила я. — Меня, например, все это огорчает… могло бы быть по-другому. Бывает, что ничего нельзя сделать. А тут ведь возможно было…
— А я тебе говорю, что невозможно. И давай больше не будем об этом. Пришла проведать знакомых, вот и проведывай.
Я рассмеялась:
— Если уж на то пошло, великих знакомых…
— Ну и ладненько.
— Но ты ведь гражданин своей страны! Есть же у тебя какие-то соображения о том, что будет дальше.
— Разумеется, есть, — спокойно ответил он. — Наши убьют Дудаева, и на этом все закончится. Чечня капитулирует. Ей бросят какой-нибудь лакомый кусок, вроде внутреннего самоуправления, а нефть конечно же будет нашей… и внешняя политика тоже. Но чтобы это произошло, Дудаев должен стать трупом.
Холодок пробежал у меня по спине.
— Ты говоришь такие страшные вещи. Дудаев жив…
— Но его дни сочтены.
Перед сном мы обычно читали, он под своим бра, я под своим. Сперва я смущалась, когда надо было при нем надевать очки для чтения. Потом уже об этом не думала, а если он ко мне обращался, то быстро снимала их. Бывало, мне удавалось предвосхитить этот момент — поворот его головы в мою сторону. Я до такой степени контролировала себя и его, что чувствовала, когда он хочет спросить меня о чем-то.
— По течению плывет только мусор. Как это правильно звучит?
Удивленно взглянула на него:
— Точно не помню, кажется: Плыть надо против течения, к истокам, — по течению плывет только мусор.
— Вот именно.
Я все еще смотрела на него.
— А я только что думала о Херберте[22]. На занятиях я рассказывала о нем, и один из студентов спросил, правда ли то, что Херберт пьет по-черному из-за того, что не он получил Нобелевскую премию, а Милош[23].
— И что ты ему ответила?
— Ничего. Но я считаю его самым великим из живущих современных поэтов.
— А что, если есть еще более великий поэт, только тебе о нем неизвестно.
— Может быть, и так. Но поскольку я знаю Херберта, то предпочла бы, чтоб он получил Нобелевку.
Саша сделал неопределенный жест рукой.
— Премии, награды… — сказал он презрительно, — в сущности, это не имеет никакого значения.
— Но коль скоро их присуждают, должна быть справедливость.
— Справедливость, с твоей точки зрения. А с точки зрения старцев из Нобелевского комитета, справедливым было дать Нобелевскую Милошу…
— И Пастернаку.
Саша скривился, а я рассмеялась.
Орли, без десяти пять
Склоняюсь над умывальником в туалете, стараясь не смотреть в зеркало. Не хочу видеть своего лица. Представляю себе, как я выгляжу… снова совсем другая, неузнаваемая для себя, только теперь в том, худшем значении слова. Сейчас у меня наверняка вид несчастной женщины. Внутренняя боль, которая терзает меня с самого утра, явно уже заметна снаружи. Зачем мне на себя такую смотреть? Посмотрю в Варшаве, когда прилечу и поздороваюсь с дочерью…
Сашино письмо ко мне… или просто письмо мне… прежде никогда не получавшей личных писем. Мой многолетний возлюбленный ограничивался открытками из поездок. Так же, как и моя дочь. Во время летних каникул я получала от нее красочные почтовые карточки: «Мама, здесь потресающе, сегодня купалася в море и потиряла трусы. Пока, твоя Эва».
Писульки приходили с орфографическими ошибками, которых с годами становилось все меньше, а потом они и вовсе исчезли. И ошибки, и открытки. С тех пор как Эва зажила своей жизнью, она никуда уже не выезжала. Зато теперь я посылаю ей открытки, как обычно замотанная, не в состоянии собраться с силами и написать побольше. Впрочем, о чем ей писать подробнее, даже не знаю…
Во время одного из наших с ней скандалов она кричала, что я откармливаю свою карьеру, как рождественского гуся, и мне все кажется, что он недостаточно тучнеет, не соответствует моим амбициям. Мои амбиции… скорее все тот же страх взрослой жизни. Делать что угодно, заполнять свой день занятиями под завязку, лишь бы не жить настоящей жизнью взрослого человека.
А с другой стороны, найдется ли где-то еще такая же женщина, которая, дожив до пятидесяти одного года, не получала ни одного письма? Письма личного характера — официальная корреспонденция приходила пачками, иногда с десяток конвертов одновременно, и, когда я открывала почтовый ящик, они водопадом летели на пол, на протяжении многих лет документально фиксируя мое восхождение по ступенькам карьерной лестницы. Сперва ко мне обращались «пани магистр», позже — «пани кандидат наук», потом — «пани доктор наук» и, наконец, «пани профессор». Пока не пришло письмо, на конверте которого значились только мое имя и фамилия. Письмо Юлии Грудзинской, частному лицу, просто женщине…
23
Чеслав Милош (1911–2004) — польский поэт, переводчик, эссеист. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1980 г.