— Ну, пойдем? — Сестра Бонавентура взяла его за руку и повела по скользкой дорожке.
Только в автобусе, как и раньше, переполненном и грязном, он немного пришел в себя и поверил в реальность происходящего. У него закружилась голова, и он оперся лбом о стекло…
— Боже, боже всемогущий, — шептали ее губы, — направь меня, не дай мне ошибиться. Сохрани этого мальчика, которого ты послал мне, чтобы наполнить мою жизнь смыслом. Благодарю тебя, господи!
Она жадно вглядывалась в еще так мало знакомые ей, но уже такие дорогие черты его лица, одновременно страшась того, что произошло, и радуясь этому. Жизнь полна опасностей, особенно теперь. Значит, выпало ей охранять это юное существо, заботиться о нем… Кто знает, может, радость эта обернется горем, может, суждено этому мальчику разбить ее сердце… Ну да будь что будет…
«Привет тебе, сладостный глас…»{7}
— Эй, тише! Тише, я сказал! Все — тихо. Мы уже начинаем. Все помнят «Отче наш» наизусть, я надеюсь?
Всеобщее разочарование.
— Ну, ну, не гудите. Хорошо, тогда сейчас немного для начала споем… «Дева Мария, будь милостива ко мне».
— Ссссссеосс…
— Ну, ну, прекратите, прекратите же, наконец! Должен же я придерживаться программы, черт возьми! Тихо! Или я всех здесь запру до ночи!
Все вздрогнули. Не ждали такой суровости от этого молодого и явно неопытного преподавателя, который должен учить их ирландской народной музыке и пению, сопровождая свои занятия, как было обозначено в методических разработках, «обязательными отступлениями религиозного и общекультурного содержания, как-то: духовная поэзия, история ирландской литературы, история страны и проч.».
Класс замолк, ожидая дальнейшего развития событий.
— Ну хорошо, ребята, если вы не хотите петь, тогда почитаем очень миленький рассказик, его еще Пирс{8} включил в свою хрестоматию. «Кэтти и ее муж». Кто-нибудь его уже читал?
— Это как у него в чашке с молоком была мышь?
— Да, да, про это. Кто читал — повторит, а кто не читал — узнает.
Шемас сам понимал, что можно было бы выбрать рассказик и поприятнее, особенно перед обедом. Но этот антисанитарный опус был рекомендован в программе по внеклассному чтению, к тому же он чем-то очень нравился ему самому еще с детства, наверное — трагической безысходностью своего финала: «Не пойму я этих мужчин! Молоко с мышью он пить не хочет, а без мыши — ему тоже не нравится».
Ребята сидели тихо, потом в классе начал нарастать шумок. Шемас понимал, что основной причиной было желание привлечь к себе его внимание, и поэтому не обижался. На первой парте толстяк Даффи усердно делал вид, что не может сдержать икоту, на задних партах — группа мальчиков из Дублина не менее усердно делала вид, что не понимает его донегольского выговора (как будто он учил язык не по тем же учебникам и пленкам, что и они!). Михал (ох уже этот Михал!) громко выкрикивал что-то по-английски, демонстративно не желая подчиняться «правилу Гэлтахта» — говорить только по-ирландски. Но Михалу, видно, никакой закон был не писан, самый младший в богатой семье, он привык, не стесняясь, обращаться к старшим с любыми вопросами.
— Шемус…[2]
— «Шемас», Михал!
— Шемус, а вы, правда, делали такое питье из коки?
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Нет, правда, я же слышал. Вы туда клали аспирин, да? В обычную коку? Вы много еще такого умеете?
— Да нет, не делал я ничего такого, не нужно мне это. Знаешь, кто я? Я дрозд!
— Шемас, если вы — дрозд, тогда я буду синица, — засмеялся обычно тихий и застенчивый Шон.
Шемас улыбнулся:
Кто-нибудь помнит, чьи это стихи?
Молчание.
Шемас и сам этого не помнил, кажется, их написала одна девушка, с которой он вместе учился в университете. Впрочем, неважно.
— Шемус, а вам кто-нибудь говорил, что вы ненормальный?
— Михал, я окончил школу с тремя грамотами, учился еще в музыкальной школе и, наконец, кончил университет.
— А Кэвин говорил, что вы делали какое-то особое питье из коки.
— Михал, в моем мизинце больше ума, чем в твоей голове.
— Нет, Шемус, вы правда ненормальный. Когда меня родители сюда запихивали, они мне не говорили, что я должен буду жить в одной комнате с ненормальными.