Гилли не решался признаться вслух, что не способен выполнить все условия, ибо крайне смутно представляет себе Сида Вишеса. Ну, был певцом и рано умер. А еще что? Само это имя он впервые услыхал лишь вчера вечером. Да и не верил в нынешнюю затею. Считая себя человеком религиозным, с большим трудом мог представить себе, что в ответ на призыв каких-то мальчишек послушный дух поспешит предстать перед ними и начнет выбалтывать потусторонние тайны. Говорят, на таких сеансах что-то удается увидеть или услышать, но это скорее коллективный гипноз. Сделав сосредоточенное лицо, Гилли постарался думать о чем-то нейтральном, не способном помешать затее товарищей. В воображении предстал берег реки, холм, потом красные куртки солдат, бой барабанов…
— Смотрите, смотрите в тот угол… — еле слышно пролепетал Эдан.
В углу, опустив голову, стоял какой-то бородатый старик.
— Это ты, Сид… — начал Бродяга, но осекся, увидев длинную бороду и странное грязное волочившееся по полу одеяние. Старик поднял голову, и тут все с ужасом увидели, что тело его заляпано кровью, голова же не на плечах, а покачивается где-то возле груди.
— Вы, которые вызвали меня сюда, не есть ли вы англичане, чтобы продолжать мучения мои?
— О, светлейший епископ, — тихо произнес Гилли, кланяясь, не слишком уверенный в правильности обращения, — не волнуйтесь, это честные молодые ирландцы посмели нарушить твой спокойный сон.
— Нет, не суть вы ирландцы, ибо речь ваша выдает вас. Вы говорите на этом языке, как английские собаки, и не верю я вашим словам. Губы мои сомкнуты печатью клятвы.
— В гробу мы видали твои клятвы! — раздался насмешливый голос с кровати. Услышав такие слова, да еще сказанные по-английски, дух вздрогнул и растаял в воздухе.
— Михал! — воскликнул Гилли. — Это же был епископ Макматуна. Его казнили англичане в 1650 году. Как ты мог?!
«Мы ведь вчера это проходили по истории… — испуганно пронеслось у него в голове, — я как раз вспоминал про то восстание, собирался рассказать, что я был в замке Магиров и видел то место, где повесили епископа. Надо быть осторожнее, но не правила же грамматики действительно вспоминать…»
Тем временем в углу комнаты стали вырисовываться очертания низенькой фигуры в длинном темном одеянии. Священник, с бледным сосредоточенным лицом, сжимал в руках исписанные листки.
— Я уж было подумал, это Хумбаба нас накрыл, — шепнул Эдан Лиаму.
Не дожидаясь вопросов, священник заговорил по-английски, но чувствовался сильный ирландский акцент.
— В том же, что касается заимствований, мне этот вопрос пришлось решать особо. Некоторые слова уже настолько укрепились в языке, что бороться с ними представлялось бессмысленным. К тому же, как мне кажется, они лишь обогащали ирландский язык, привнося дополнительные смысловые нюансы…
— Мы рады приветствовать вас, отец Диннин,{16} — сказал Бродяга, радуясь, что ему удалось узнать их нового гостя.
— И мне приятно видеть вас и слышать ирландскую речь. Только вот выговор у вас какой-то странный…
— Извините, — смутился Бродяга, — мы вообще-то не всегда говорим по-ирландски, у нас в стране сейчас билингвизм…
— «Билингвизм»! Надо говорить «двуязычие»!
Бродяга не знал, как исправить свою бестактность:
— Конечно, конечно, вы правы… Но, понимаете, сейчас в ирландской лингвистике…
— Что?! — опять возмутился дух. — Откуда эта «лингвистика»? Ведь еще в 1911 году Гэльской Лигой было принято слово «языкознание».
Все смущенно молчали. Наконец Лиам, желая сменить тему, вежливо обратился к духу:
— Нам всем очень приятно видеть вас. Ведь вашим словарем и сейчас все пользуются, вы знаете? Его каждые пять лет переиздают, вы могли бы, — он засмеялся, — сейчас делать большие деньги…
Лицо духа исказила гримаса отвращения:
— «Делать деньги», какой ужас! Неужели это выражение все-таки привилось? И этот донегольский акцент! Извините, но я больше не могу здесь оставаться.
— Подождите! — воскликнул Гилли вскакивая. — Только один вопрос! Это правда, что вы никогда не носили нижнего белья?
— Да, это правда, — сухо ответил дух и исчез.
— Ну дела… — задумчиво протянул Бродяга. — Ну, навидались мы тут… Тут и казни, и словари, и Гэльская Лига…
— Вы говорите о Гэльской Лиге? — В углу комнаты появился невысокий молодой человек в черном костюме. — Я сам выступал на одном из ее заседаний. Но, признаюсь вам, аполитичность Хайда всегда была мне не особенно по душе. Я предпочитал действовать иначе. Просто, по-моему, это был мой долг. — Он вздохнул. — Помните?