— Колум, — выдавил из себя Михал, — уведи отсюда этого шизика, чего он ко мне пристал!
— А чего сам его доводишь?
Михал сел и злобно взглянул на Шемаса:
— Что вам еще от меня надо?
— Послушай… — Чувство собственной вины, которое он пытался скрыть, заставляло испытывать к Михалу еще большее омерзение. — Послушай, не надоело быть шутом? И меня ты все время провоцируешь. Я уже третий год работаю тут на курсах и, честное слово, никого хуже тебя не встречал.
— Прекрасно! — Михал язвительно улыбнулся и встал. — Обещаю немедленно исправиться! Отныне я образец примерного поведения! — Он сделал реверанс. — Буду теперь ничем не хуже Кэвина, только уж и вы извольте полюбить меня не меньше.
— До конца всего шесть дней, для любви времени мало. Но буду очень благодарен, если ты эти дни действительно будешь хоть немножко поспокойнее.
— А вы сами ко мне не цепляйтесь.
— Хорошо, иди, еще в комнате надо убрать.
— После того, как вы меня избили? Да я ни рукой, ни ногой шевельнуть не смогу.
— Нечего придуриваться.
Михал побрел к дому, усиленно хромая.
— Шемас, — к нему нерешительно подошло несколько мальчиков, — вы не думайте, мы все считаем, что это он сам вас довел.
Он махнул рукой и отвернулся.
— Нет, нет, правда. Ему давно уже пора было дать как следует.
— А куда он вам плюнул?
— А камень он не успел бросить?
— Да нет. — Шемас вздохнул. — Я должен был сдержаться. Колум, ты все видел, да? — Тот кивнул. — Я не имею права скрыть эту историю от начальства. Так что скажи Михалу, что мне придется сегодня же вечером на совете обо всем рассказать. А как с ним поступить, пусть уж они решают.
Шемас повернулся и медленно пошел к озеру. Как он устал! Еще целых шесть дней…
На вечернем совете он, как и обещал, заявил, что в его группе есть учащийся, который систематически мешает проводить занятия, постоянно находится в состоянии конфликта как с преподавателем, так и с другими мальчиками, последовательно отказывается говорить по-ирландски и вообще его поведение выходит за всякие рамки. Он так и сказал: «выходит за всякие рамки». Шемас не назвал лишь имя этого преступника, которого ему вдруг стало почему-то жалко.
Ну что, опять переел? Или на солнце перегрелся? Часы показывали ровно 14.18. И ни минутой больше.
Глаза мои видят.
Нет, пусть пока отдохнут. Музыка кончилась, но пластинка еще вертится, тихо шурша. Покой. Усталость. Лень.
Гильгамеш в Урук возвратился со славной победой. На солнце сверкает его оружье. Накинул он плащ и стан подпоясал, нет в Уруке его прекрасней. На красоту Гильгамеша подняла очи богиня Иштар, так царю Урука она вещает:
— Давай, Гильгамеш, стань мне супругом. Зрелость тела в дар подари мне.
Гильгамеш уста отверз и так ей вещает, богине Иштар.
— Зачем ты хочешь, чтоб я взял тебя в жены? Разве не горе мужам ты приносишь? Какого супруга ты любила вечно? Давай перечислю, с кем ты блудила.
Как услышала Иштар эти речи, гневом наполнились ее очи. Гильгамешу так она вещает:
— Ах ты, дурень несчастный, импотент безмозглый, как посмел ты, безумный, меня отвергнуть? Подожди же, жалобу обращу к богам я, суждена вам гибель, тебе и Энкиду!
Иштар разъярилась, поднялась на небо, пред отцом своим Ану стоит и плачет:
— Отец, поношенье Гильгамеш учинил мне, Гильгамеш перечислил мои прегрешенья, все мои прегрешенья, все мои скверны. Отец, быка создай мне, пусть убьет Гильгамеша. За обиду Гильгамеш поплатиться должен! Если же ты быка не дашь мне — ударю я в дверь страны без возврата, открою я врата преисподней, подниму я мертвых, чтоб живых пожрали, станет меньше тогда живых, чем мертвых.
Как услышал Ану эти речи, ее он уважил, быка он создал. В Урук с небес погнала его Иштар. Семь дней и ночей гнала его Иштар, на восьмой день пришел он к Евфрату. Велика его сила, сильна его ярость.
Энкиду так вещает Гильгамешу:
— Мой друг, гордимся мы нашей отвагой, что же теперь мы делать станем?
Гильгамеш уста открыл и молвит, так он вещает другу своему Энкиду:
— Друг мой, видал я быка деянья, но силы его для нас не опасны. Вырву его сердце, пред Шамашем положу я, убьем быка мы с тобою вместе.
И тут Гильгамеш сделал то, чего боги никак не могли ожидать от него: выкатив из подвала дворца полученную им в подарок от заокеанских союзников небольшую боеголовку, он направил ее на небесного быка и нажал пуск.