«Я родился у озера Эрн…»
Шутка
Время идет. И ничего тут не изменишь. Глаза мои видят. Наплевать на все. Машина «Скорой помощи» едет через мост. Машина болезни. Машина смерти. Ну что тут поэтического?
Темные окна. Загляни в их глаза, ты увидишь там свое лицо, каким оно было раньше, каким оно будет, каким ты никогда не увидишь его.
Смерть. Жизнь. Они лежат на одном ложе.
Почему бы мне следующую книгу не написать по-латыни? Или по-итальянски. Ведь все равно слова наши — ложь, так не все ли равно, на каком языке будут они написаны? Конечно, защитники национальной культуры из Белфаста на меня набросятся и закидают кирпичами и бетонными плитами, так как хороших камней сейчас в городе не увидишь. Наплевать на все. Пусть хоть кто-нибудь из них задумается, не слишком ли дорогой ценой платим мы за… А за что, действительно? За наш язык? За нашу историю? За чувство национальной гордости? Конечно, взорвать грузовик — куда как почетно! Нет, запасись слюной и плюй на все вокруг, если не хочешь сойти с ума.
А я спокоен, мне надо идти дальше…
Утнапишти ему вещает, Гильгамешу:
— Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово и тайну богов тебе расскажу я. Шуриппак, город, который ты знаешь, что лежит на бреге Евфрата, этот город древен, близки к нему боги, но запятнал он себя бесчестьем, богов великих потоп устроить сердца склонил он. (Вот вам, защитники национальной культуры, пример волюнтаризма правящей верхушки. А для вас небось увольнение мелкого служащего — уже повод для забастовки.) Гонец их Нинурта ко мне он прибыл, так мне вещал он: снеси жилище, построй корабль, покинь изобилье, заботься о жизни, богатство презри, спасай свою душу! В пятеро суток заложил я кузов, заложил я обводы, чертеж начертил я: шесть в корабле положил я палуб, на семь частей его разделивши. Нагрузил его всем, что тогда имел я, серебром, златом, живою тварью, поднял на корабль всю семью и род мой, скот и зверье степное, всех мастеров я поднял. Я взошел на корабль, засмолил его двери, взглянув напоследок на лицо погоды — страшно глядеть на погоду было. Едва занялось сияние утра, с основанья небес встала черная туча, молнии сверкали в ее середине. Вся земля раскололась, как чаша, что было светлым — во тьму обратилось. Над землей бушевал южный ветер, быстро налетал, затопляя горы, людей настигая, словно войною. Не видит один другого, и с небес не видно людей. Семь дней и ночей бушевала буря, на седьмой день потоп прекратился. Я открыл отдушину — свет упал на лицо мне, я взглянул на море — тишь настала, и все человечество сделалось глиной. Я пал на колени, пал и плачу, по лицу моему побежали слезы. Вынес голубя и отпустил я. Отправившись, голубь назад вернулся. Вынес ласточку и отпустил я. Отправившись, ласточка назад вернулась. Вынес дрозда и отпустил я. Хвала богу, дрозд не вернулся, страшно беспокойным тот дрозд оказался, всем на корабле успел надоесть он. Через семь дней мы берег узрили, на берег вышли, по траве зашагали, радость большая наполнила сердце.
Так ему вещает Утнапишти:
— Увидели боги, что спастись сумел я, увидели это, меня благословили. Поднялся Эллиль, и так вещал он: «Доселе Утнапишти был человеком, отныне ж Утнапишти нам, богам, подобен, пусть живет Утнапишти при устье рек, в отдаленье!» Увели меня вдаль, при устье рек поселили. Счастлив я был и весел сердцем, пока тот дрозд ко мне не вернулся, покоя от него мне ни днем, ни ночью.
Гильгамеш, царь Урука, так ему вещает, дальнему Утнапишти:
— Ты просто здорово рассказываешь. Советую не терять времени и представить все это на конкурс. На ежегоднем летнем фестивале народных сказителей ты будешь выглядеть просто великолепно!
Откуда этот кислый запах? Гадость какая-то. Чем это пахнет? Кажется, похоже на кошачью мочу. Вон он, лежит себе на кровати, будто ни в чем и не виноват. Но куда же он наделал? Коврик сухой… Да, утром машинка стояла на полу у батареи, я, конечно, поленился ее закрыть. Неужели он посмел… прямо в машинку?! Какой цинизм! Да, конечно, и на бумаге остается этот запах… Теперь критики будут упрекать меня за избыток желчи. А я, честное слово, не виноват. Это все он, будут правы критики, рукопись пропиталась желчью, ничего не поделаешь.
Ну, Шемус, я готов, что это у вас за секреты?
— Подожди, Михал, не здесь. Надо найти какое-нибудь тихое место, чтобы нас никто не услышал.
— А какая разница?