— Ты точно хочешь идти со мной? — спросил я Вельму, понимая, что для нее это может быть огромным стрессом. Я бы на ее месте не хотел бы видеть тех, кого она, возможно, когда-то знала… И даже не представлял, что мы можем увидеть. "Особые условия содержания" и мой отец — все это в моем воображении складывалось в очень, очень страшную картину.
Прижимая ладони к едва-едва начавшему округляться животу, Вельма ответила не без страха в голосе:
— Я хочу посмотреть, но мне страшно, что из-за того, как содержатся пленники, камень может начать барахлить…
— “Барахлить”? — тут же обеспокоился я.
— Нет, не переживай, если мне станет плохо, я просто выйду, — я вижу, как эльфийка старается улыбнуться, чтобы приободрить нас обоих, но ей это дается так же тяжело, как и мне.
Я знаю, что Вельма достаточно сильная женщина, и ко многому относится иначе, чем я, куда более спокойно, особенно ко всему, что касается камня. Хоть я и стараюсь этого не показывать, я, разумеется, переживаю на этот счет каждый день, хоть и дал невесте слово со всем разобраться, да и вообще продолжал верить, что в итоге все будет хорошо. Да и сейчас — кажется, эти темницы и возможные встречи с узниками пугают Вельму еще меньше, чем меня. Я не то чтобы боюсь... Но абсолютно точно знаю, что буду думать об увиденном еще долгое время. О том, каким же все-таки ужасным человеком был мой отец. И те, с кем мы собираемся встретиться, будут еще одним лишним тому подтверждением.
Естественно, внутрь камеры мы заходить не собирались, ее даже открывать не стали. Я отослал стражника прочь, понимая, что то, о чем мы будем говорить, должно держаться в строгом секрете. Пленник выглядел ужасно — эльфы не стареют сами по себе, да и искалечить их трудно, но этот выглядел так, словно уже давно должен был отправиться на тот свет. Абсолютно безволосый, слепой, в жутких лохмотьях и, вероятно, обезумевший — как я предполагал. Но он совершенно точно был эльфом — уши выделялись на его лысой голове сейчас особенно сильно.
Какое-то время я попросту стою молча, не зная, что собираюсь сказать. Вельма прижимается ко мне со спины, замерев в испуге, как и я. Но, к моему удивлению, пленник вдруг начинает говорить сам:
— Не думал, что мне удастся еще когда-либо встретить живую хранительницу камня, — голос эльфа звучит совершенно пусто и безэмоционально, — Хоть и жить ей осталось совсем недолго.
Видят боги, каких усилий мне стоит сдержать свои эмоции и остаться хладнокровным. Хоть пальцами я и вцепляюсь в решетку, но это единственная моя слабостью сейчас, пусть даже внутри меня разрывает целый ураган чувств.
— Откуда тебе знать? — цежу я сквозь зубы. Глупо, конечно, мне начинать разговор с этого, но я и вправду даже предположить не могу, как этот слепой эльф может знать, кто вообще к нему явился, да еще и понимать, что Вельме грозит смерть.
— Камень выбрал нового хранителя. Не знаю, как тебе удалось это, мальчик, но вы, альвы, победили. Бриллиант Жизни будет наконец принадлежать вам.
— Вы… Вы ведь один из советников, что занимались камнем? — подает голос Вельма, все еще держась позади меня. — Поэтому вы знаете и пол ребёнка, и желания бриллианта?
Ее пальцы продолжают сжимать мою одежду, а мне приходится бороться с желанием увести ее отсюда прямо сейчас.
— Из-за чего умерла предыдущая хранительница? Роди она девочку, камень бы достался её дочери, а не мне.
Повернув голову к Вельме, я слегка прищуриваюсь. Я столько читал о Камне, о хранителях, об этом пресловутом совете… Но все равно не понимаю совершенно ничего. То, что один из советников может вообще знать подобные вещи, становится для меня открытием. Я решаю пока не вмешиваться в их разговор с принцессой, к тому же, похоже, этот пленник уже очень долго ни с кем не говорил, и я не хочу прерывать его поток мыслей. Он ведь вполне мог встать в позу и отказаться вообще о чем-либо говорить… А так — мы выудим из него куда больше информации.
— О, так ты носишь ребенка… — отчего-то вдруг смеется эльф, хрипло и страшно, — В этом ваше проклятие. Видите альвов — раздвигаете ноги. А что до пола ребенка — мне он неизвестен. Я лишь только знаю, что Камень выбрал нового хранителя, и это не ребенок, а тот, кто пришел с тобой.