Благояр рассмеялся. Поднял сжатый кулак, в котором находился отломанный рог сатира, и глянул на неё.
— Деньги нужны, коза старая, — прошипел он, — а подавай на меня в суд. Я тебе заплачу. Вот сколько назначит старейшина за дочь твою — столько и получишь.
— Только старейшина не из перевертышей будет, — мать, щурившись, одарила злющим взглядом сначала меня, а потом и оборотня, который всё ещё сидел верхом на поверженном притихшем сатире.
— Это не тебе и не мне решать. Кого назначат — тот и будет, — Благояр зло рассмеялся. — Да, я забрал невинность твоей дочери, и отвечу за это. Ей давно уже не восемнадцать. Но если хочешь денег за неё — заплачу. Она того стоила. Но через суд, коза, только через решение старейшин.
Мать, кажется, уже и забыла, что оборотень покалечил её любимого будущего зятька. Что её дочь как бы попортили тоже уже и неважно. И правильно, деваха-то я не маленькая. Сейчас все мысли маменьки занимал вопрос: сколько за мою девичью честь можно поиметь денег. Это сквозило в её взгляде. Она открыто оценивала, чего я стою.
— Да будьте вы прокляты все, — выдохнула я. — Ненавижу вас!
— Диана, — рыкнул на меня Благояр.
— А тебя так и вовсе презираю! Укатывайся в своё поселение! Тебя же отец к ужину ждёт. Ненавижу тебя!
Обойдя всех по дуге, пошла домой. Я, наконец, поняла, что красивые истории о великой любви только в человеческих книгах. А в моей реальности лишь безнадёга.
Как же мне сейчас было тошно.
Глава 1
Некоторое время назад
— Дианка, ты мусор вынесла? — резкий голос матери заставил меня вздрогнуть. Она только зашла в дом, а уже крик до потолка. Со вздохом я отложила учебник в сторону.
— Нет, мама, — негромко ответила, зная, что у нас в квартире слышимость отличная, — сейчас схожу.
Дверь в комнату распахнулась. В проёме появилась моя родительница, готовая рвать и метать. Мой взгляд зацепился за её шевелюру: опять обесцветилась, да так, что короткий волос соломой стоял. Но я смолчала. Маме замечаний лучше не делать, себе дороже. Такого выслушаю, что мало не покажется.
— Опять ты тут сидишь со своей макулатурой, — зашипела она, глядя на мои раскрытые учебники и конспекты, — поступила на мазюкалку, так будь добра, не виси на моей шее дармоедом.
— У меня сессия, мам, — виновато прошептала я. — Она всего две недели длится.
— Сессия-пуссесия у неё! — мама стала только злее: в её ярких зелёных глазах разгорался недобрый красный огонёк, который очень жирно намекал, что мне сейчас лучше закрыть рот и молчать. — Я говорила тебе: учёба — это пустая трата времени. Ты принцессой себя возомнила?! Думаешь, я позволю тебе на кровати с книжонками своими валяться. Вкалывать нужно! Зарплату матери носить, а не дармоедкой на шее моей паразитировать. Хотела ты учиться, так сколько хороших денежных специальностей, тот же бухгалтер, продавец, парикмахер на худой конец. Вон дочка тёть Клавы маникюры всем делает и людям, и нелюдям. И при деньгах, и жених на машине. А ты!
— А я мазюкалка, — выдохнула я, спрятав взгляд.
— Коза ты бестолковая, — прорычала маманя, — вся в папашу. Где его носит?
Я пожала плечами. Глупый вопрос: у дружков где, или по гаражам шарится. Да где угодно, а бы не дома. Придёт пьяный и всё ему по барабану.
— Домой пришла, он был? — прошипела мать.
Я снова покачала головой. Страшно было лишний раз голос подать.
— Что ты как болванчик. Почти двадцать лет девке, а отрастила только зад: мозгов как не было, так и нет. Пошла мусор выносить. Бестолочь ленивая.
Проскочив мимо матери, я рванула на кухню. Сейчас мне лучше всего было бы скрыться с её глаз долой.
Мусорный пакет оказался перевёрнутым. Отец бутылки чистые искал. Развернув полиэтилен, принялась, не глядя, закидывать в него пустые пачки, обвёртки, картофельные очистки. Гневное сопение матери за спиной меня здорово мотивировало. В ярости она в прямом смысле теряла человеческое лицо. Я уж молчу о её самообладании.
А увидеть сейчас злобную козу во плоти мне не улыбалось.
Наш род причислялся к сатирам. Не самые мы благородные нелюди.
Отец мой так и вовсе чистокровный сатир. А по сути козёл-козлом. Всё, что делает, только пьёт да на баяне играет. Ни дня не отработал. В чём-то я маму понимала и оттого не перечила. Она тащила семью на себе.
Но всё же я чувствовала обиду.
— Поторапливайся давай, — раздалось надо мной. — Ручками работай. Это тебе не мазню разводить на бумаге.
Мне стало ещё обиднее. Вот зачем каждый раз подчёркивать, на кого я учусь. Что в этом плохого?!