Мужайся, мой народ, мой славный, умный и честный народ: близок час расплаты с немецкими бандюгами за ваше волнение, за слезы, за кровь наших людей – за все отомстим и уже мстим мы.
Надо иметь черствое сердце, чтобы не отдать себя целиком этой величественной борьбе, если ты человек, ты не можешь не представить себе всего народного горя, которое принес ему фашизм. Я мысленно иногда перекидываюсь в глухой украинский хуторок. Там может быть еще жив истерзанный ребенок, сын моего брата. И вот он, худенький, с тонкой шеей и большими черными, не по-детски серьезными глазами, просыпается рано утром, трет грязненьким сухим кулачком глаза и неизменно спрашивает: «А где папа?..» – «Родненький, нет папы», – ответит мать и сама заплачет, заплачет и ребенок...
Сколько детских слез пролито, сколько материнских сердец надорвано!..
Тысячи деток спрашивают: «Где мой папа?» Милые, невинные создания, поганый карлушка-колбасник искалечил ваше детство, он отнял у вас папу. Он, детки, зверь, он не поймет вашего горя, он не знает, не поймет, что вам надо папу, а не его, поганого Карлушку. Будь ты проклята, Германия, породившая на наше горе двуногих зверей?
Я вижу старушку-мать, потерявшую сына, я понимаю ее горе: ее кровь погибла от руки незванного немца.
Я вижу молодую женщину, потерявшую мужа, и мне также понятны ее слезы: ее кормильца убил немец.
Я вижу девушку в слезах, и мне понятны ее слезы: ее любимого, юного друга убил кровожадный карлушка-колбасник.
Вся Россия возненавидела немца. И вот сейчас она обрушилась всей своей тяжестью на него. И пусть я вижу кровь: она фашистская, а не человеческая.
Докапаем немца, и над нашей многострадальной Родиной на многие столетия воцарится покой и царство разума и правды. И идя в светлое будущее, все вперед и вперед, к вершинам человеческого счастья, наш народ когда-нибудь вспомнит и о нас, положивших конец бессовестному фашизму.
Придет время, и возродится все: возвысится над Днепром, как символ непокорности, памятник Тарасу Шевченко, брызнут к небу фонтаны Петергофа, даст Украине свет и счастье Днепрогэс, и увидит счастливая белокурая девушка светлые глаза своего любимого... Хочется, хочется сказать просто по божественному: «Мир дому сему!»
Это будет скоро, скоро будет это! Когда «Россия снимет с плеча винтовку и скажет: Ну, теперь – жить!» (И. Эренбург).
Оля, ты спрашиваешь, как мое здоровье. Скажу прямо, здоровье мое больше, чем прекрасное. И я очень рад, что мы всегда находим общий язык с моим многоуважаемым здоровьем. Я лично в данный момент вовсе не хочу болеть, и мое здоровье вполне со мною соглашается. Кроме шуток, я очень хорошо себя чувствую. Одели и обули нас превосходно, вооружили тоже превосходно.
Алексей, брат мой, жив и здоров, чувствует себя не совсем хорошо, естественно, что ему жаль своей семьи (жена брата и двое маленьких детей остались в оккупации в Сумской области, в том самом хуторке, помянутом мною в этом письме. – М. А.)
Ты прости мне, Оля, за это письмо: я сам понимаю, что оно не совсем выдержанное во всех отношениях. Но ты поймешь меня.
На этом я заканчиваю писать. Передай мою искреннюю признательность Нюсе.
Привет папе, маме и бабушке.
До свиданья.
С приветом – твой Михаил.25/XI–42 года».
Комментарии, как говорится, излишни. К тому же они уже сделаны мною в начале предлинного письма, продиктованного мне при особых обстоятельствах, подогревших, эмоциональный накал радости и гнева. Что касается гнева, могу сказать лишь одно. Будь я, двадцатитрехлетний парень, провидцем, который в сорок втором году неким чудом увидел, что будет в две тысячи втором, я, конечно, увернул бы пламя разгневанной души до разумного хотя бы уровня.
Но что было, то было. То, в общем, и написалось. И вопреки пословице не скоро быльем порастет. Нынешним нельзя подправлять и подстраивать историю на свой лад. История этого не любит и порою жестоко мстит за это. Вот так.
На другой же день после самого длинного письма отправляю самое короткое:
«Оля, еще раз здравствуй!
Чтобы ты имела побольше сведений о своем друге, я высылаю тебе эту статью. Она расскажет о моей жизни и моих боевых, делах.
Твой Михаил.26/XI–42 г.»
Что это за статья, кем написана, где опубликована, – не знаю или не помню. Возможно, находится у Ольги. В недавнем звонке из Ужгорода она сказала, что часть моих писем и каких-то других материалов остается в ее собственном архиве.
1-го декабря 1942 года послано еще письмо.
«Дорогая Оля!
Получил от тебя письмо от 7 ноября 1942 года. Благодарю за то, что считаешься с моими мнениями.
В своем письме ты вспомнила 12-е сентября 1941 года, когда я был среди вашей семьи. Признаться, что я тоже очень часто вспоминаю те дни. Наше знакомство произошло в грозные дни, когда Родная Украина уже истекала кровью, когда на лицах наших людей стояла печать глубокой скорби и обиды.
Ты спрашиваешь, почему я тогда не разрешил тебе проводить себя подальше.
Трудно сейчас ответить на этот вопрос. Вообще, Михаил Алексеев в своей жизни делал немало ошибок, и эта, мне кажется, была одна из моих ошибок, потому что (я чувствую это) я своей, может быть, непредусмотрительностью заставил тебя в течение целого года мучительно думать об этом вопросе.
Но скажу прямо, что у меня тогда не было особых предвзятых намерений, и если я так поступил в это время, то только потому, что не желал тебя расстраивать, потому что через несколько минут я выехал на фронт. Возможно, это неубедительно, тогда я не смогу ответить точнее. Надеюсь, будущее покажет, что я не люблю обманывать своих друзей.
Ты только прости мне, Оля, что так плохо пишу. Поверь, это все делается в окопе, в стесненных условиях. Мне иногда просто стыдно: я от тебя получаю замечательные письма, а отвечаю коряво, грязно.
Ты спрашиваешь о моих ранах. От них и следа не осталось (следы-то, впрочем, остались и по сей день. – М. А.) Да это, в сущности, были и не раны, а царапины.
Вот и все.
Пока до свиданья, родная!
Будем надеяться, что это свидание все-таки будет.
Привет от меня папе, маме, бабушке и Нюсе.
Будь счастлива.
Твой Михаил.
Постскриптум. Прости, забыл поблагодарить тебя, моя славная подружка, за фото. Большое спасибо.
Оля, прошу прислать мне новый адрес твоего папы. М. А.»
В конце письма указана дата: 1/XII–42 года.
Следующее мое письмо, приводимое здесь, написано 2 января 1943 года. В нем сказано:
«Дорогая Оля!
Хоть и с опозданием, но разреши поздравить тебя с Новым 1943 годом.
Опоздание – не моя вина. У нас здесь были горячие денечки: для поздравления фрицев с новым годом мы кое-что здесь делали... Уж прости...
От тебя уж давненько ничего нет. Почему это ?
Сообщаю тебе свой новый адрес: 1704 ППС, часть 21. Алексееву М. Н.
Но ты не беспокойся; посланные тобою письма по старому адресу до меня дошли. Будь здорова.
Привет папе, маме, бабушке и Нюсе.