— Светлячок мой, ты так мне и не сказала, почему тогда исчезла. Почему сбежала?
— Олежа, давай не будем эту тему поднимать, — голос мамы стал немного раздражённым.
— Малыш, я, конечно, дурак ещё тот, но считать умею. Скажи, Полина моя дочь? — голос Олега Леонидовича был мягок.
— Олежа… — в голосе мамы зазвенели слёзы.
Я прикрыла рот рукой, не веря тому, что слышу. Не может быть. Нет. Пусть это будет ошибкой. Пусть Олег Леонидович ошибается.
— Скажи, светлячок. Скажи мне… — я зажмурилась, уши закрыла, только бы не слышать ответ.
Но будто в насмешку надо мной голос мамы прозвучал слишком громко. Будто она специально выкрикнула, чтобы я услышала ответ.
— Да.
К горлу тут же подступила тошнота. Я сорвалась с места и едва успела забежать в ванную комнату, как меня стошнило. Нет! Нет! Этого не может быть! Это ошибка какая-то. Не может быть. Прошу, Господи, пусть это будет ошибкой. Заблуждением. Я не выдержу этого. Рома… Боже, Рома мой брат. Парень, который почти меня поцеловал. Парень, в которого я без оглядки влюбилась. Не может это быть правдой. Не может!
Меня снова стошнило желчью. Со всхлипами, трясущимися руками плеснула в лицо водой. Как так получилось? Как? Отец Ромы изменил его матери? Или моей? С кем он был, когда мама забеременела мной?
Опустилась на колени возле раковины, лбом вжившись в кафель и беззвучно сотрясаясь от рыданий. Слышала тихие голоса с кухни. И вдруг испытала острый укол ненависти к маме и Олегу… своему отцу. За то, что так просто лишили меня какой-либо возможности быть рядом с парнем, от которого земля уходит из-под ног. Поднялась с пола, вытерла полотенцем покрасневшее лицо. Специально пальцами давила, чтобы боль душевную притупить. Так больно. Так больно, будто изнутри резали. Нельзя так. Нельзя. Нельзя влюбляться в собственного брата. Но я влюбилась.
Вывалилась из ванной, тут же наткнувшись на Олега Леонидовича. Увидела, как он обрадовался мне. Как пристально стал вглядываться в лицо, ища, по-видимому, схожесть в чертах, но я молча обошла его, не слушая того, что он мне говорил. Не интересно. Не волнует. Только злит до чёртиков. Оделась торопливо, рюкзачок собрала и обуваться стала.
— Куда ты, Полина? — мама выскочила с кухни, встревоженно окидывая меня взглядом.
— Я не знала… Лгала столько… Так больно, мама, — я всё же разрыдалась, невнятно бормоча слова.
— Полечка, — мама двинулась ко мне, намереваясь обнять, но я шарахнулась в сторону, чувствуя, что не желаю сейчас, чтобы она меня трогала.
— Не прикасайся! Не смей!
— Полина! — мама нахмурилась, непонимающе и беспомощно смотря на меня.
— Мерзко!
Я нажала на ручку и вывалилась в подъезд, благо дверь была открыта. Бросилась вниз по лестнице, сломя голову. Подальше от них. Подальше от боли. От правды, что с каждым новым мигом всё глубже в сердце иглы вонзала. Я бежала по едва знакомому району, не разбирая дороги. Всё перед глазами расплывалось от слёз.
Свернула в какой-то парк, где совсем не было людей. Упала на лавочку и, не сдерживаясь больше, расплакалась в голос. Зачем мы только приехали в это город?
Глава 8
Я не знаю, сколько времени просидела на лавочке. Мне казалось, что я попала в пузырь, где не было ни звуков, ни времени. Только моя боль. Только моё непринятие ситуации. Только тёмные глаза, смотрящие в самую душу.
— Дура, — раздалось надо головой.
— Дура, Рома. Ещё какая, — покорно согласилась, прикрывая глаза. Слёзы снова градом покатились из глаз. — Что мне делать теперь? Как мне жить? Рома…
— Поль, — голос показался слишком испуганным и встревоженным. Глаза открыла. Увидела лицо парня напротив моего. Всего в паре сантиметрах. Руку подняла и по щеке его провела, убеждаясь, что он живой. Тёплый. И испуганный.
— Не мерещишься, — констатировала, глупо улыбаясь.
— Поль, — Рома подался вперёд и рукой провёл по щеке, убирая пряди растрепавшихся от бега волос, — ты безмозглая девчонка. Ты… — осёкся. Глаза прикрыл. Выдохнул со свистом, будто из последних сил сдерживался. — Какого чёрта ты сбежала? — вдруг рявкнул.
— Что? — получилось только глазами хлопнуть.
— Какого чёрта, Полина, ты сбежала? Твоя мать в припадке бьётся. Уже ментов вызывать готова.
— Я не понимаю…
— Ясное дело, понимать и думать не для тебя. Не для твоей пустой головы, — чёрные густые брови сошлись на переносице.
— Рома, — я попыталась встать с лавочки, но руки парня легли мне на плечи, придавливая обратно.
Нельзя! Нельзя так реагировать на брата. Нельзя замирать и задерживать дыхание. Нельзя ждать, что он поцелует. Что рукой вновь на шею скользнёт и сожмёт волосы в собственническом жесте. Это запретно. Это неправильно.