Толкнув двери его спальни, мне стоило не малых трудов затащить Йена в комнату. Но зато, как только мы подошли к кровати, он рухнул поперёк неё без единого протеста. Раздеть его мне бы не удалось, но вот стянуть обувь не составляло особой проблемы. Как только кроссовки были аккуратно отставлены к тумбочке, я вытянулась рядом с ним на постели, и всмотрелась в его идеально очерченное лицо. Локон упал ему на лоб, и я осторожно отвела его в сторону, поймав себя на том, что мои губы растянулись в глупой улыбке. Уверенная в том, что Йен крепко спит, я наклонилась ближе, и оставила кроткий поцелуй на его щеке.
- Зачем? – пробормотал он не открывая глаз.
- Что?
- Зачем ты это делаешь?
- Что именно?
- Заботишься обо мне, глупая. Не стоит. Пожалеешь.
Его слова было трудно разобрать. Язык едва поддавался простейшим фразам.
«Зачем же он так сильно надрался?» - покачала головой, но всё же была заинтригована его утверждением.
- Пожалею? – спросила с волнением в голосе. – О чём ты?
Йен не ответил. Было неясно погрузился ли он в сон, или просто-напросто отмалчивался, но мне стало от этого немного не по себе. В голове уже был целый ряд вопросов без ответов, и все они тем или иным образом касались этого мужчины. Но как же я могла задать хоть один из них, когда Джозеф находился в больнице, мать в истерике, а я…? Казалось я просто плавала в этом водовороте происшествий, исход которых больше ни коим образом не зависел от меня. Контроль оставил мою жизнь.
Я страшилась мысли, что Джозеф мог покинуть нас. Ведь он был во всех отношениях прекрасным отцом и заботливым мужем. И хоть я так никогда и не восприняла его как полноценного отца, и сейчас держала эмоции в узде, всё же, мне было невыносимо больно. Я не хотела верить в то, что сказал Йен о его состоянии. В моём сознании это было просто невозможно. Легче было убедить себя в том, что «братец» заблуждался и то говорила обыкновенная тревога.
Тихонько поднявшись с постели и на цыпочках пройдя в свою спальню, я сделала нечто, что до сих пор и не подумала бы сделать. Преклонив колени у края кровати и сложив ладони перед собой, я принялась молиться. Молитва была неловкой и простой, но разве люди не говорят, что главное, чтобы она была от сердца? Что же поделать, если моё сердце в данный момент могло выдать только односложные фразы и незатейливые предложения? Под конец по моей щеке скользнула слеза, и я удивилась подобному. Ведь я никогда не плакала. Никогда! Но невзирая на такую мелочь, слезинка остановилась у края моих губ и солоноватый привкус проник в рот.
«Да что же это такое? Лиллиан Сандерс, возьми себя в руки! Тебе не пристало так сгибаться, не важно сколько груза навалилось на твои плечи! Поднимись с колен, и вытри эту чёртову слезу! Она тебе не поможет, ровно как и молитва!» - попыталась я вернуть себе хоть каплю гордости, но всё же продолжила крепко сжимать ладони и шептать бессвязные просьбы, в надежде на чудо, которому было не суждено сбыться.
20. «Скорбь»
Похороны. Какое странное собрание. Люди, одетые в чёрное, провожают человека, что уже ушёл. Переводя взгляд с одного скорбного лица на другое, я пыталась почувствовать то же, что и они. Я хотела ощутить боль, скорбь, утрату, но сердце просто-напросто онемело.
«Что же происходит в их головах? – думала, провожая взором каждую слезинку и слушая каждое всхлипывание. – Может мне надо подумать о том, какой он был хороший человек? Или о том, как он был ко мне добр? А что, если собрать все самые светлые воспоминания о нём в один плотный комок? Может тогда, я наконец впишусь в эту угнетающую картину?».
Но разве это всё не было тем, что я делала на протяжении нескольких дней? Я старалась нащупать в себе ту самую струну, что заставляет сердце рыдать и разрываться на части, но всё было тщетно. Да, я любила Джозефа, как друга, как отца…и да, пустота сейчас главенствовала в теле, но разве этого достаточно?
Вот уже в который раз, я ловила на себе осуждающий взгляд его друзей из церкви и сослуживцев. Скорее всего они считали меня бездушной, раз я не могла выдавить из себя ни слезинки. Контрастом было также то, что мама проплакала так долго, что теперь её глаза были красными и припухшими, ровно как и щёки. Мы сидели с ней рядом, наблюдая как гроб опускается в глубокую могилу, и я крепко сжимала её ладонь. Я сжимала её уже несколько дней, пока мы готовились к похоронам. Она едва могла подняться из кровати по утрам, а потому, мне приходилось почти умолять её об этом. На счастье, Йен тоже взял на себя некоторые обязанности, а также занялся всеми нужными бумагами и счетами.
Как сейчас помню момент, когда ему позвонили и сообщили о кончине его отца. Он пытался справится с похмельем, перед тем как отправиться обратно в больницу, но как только взглянул на номер входящего вызова на экране телефона, он понял причину звонка, даже не поднимая трубки. Я помню, как он тогда посмотрел на меня. Один короткий, пронизывающий взгляд, и было ясно, что мне было лучше удалится из кухни. Так я и сделала, но осталась стоять за дверями, прислонившись к косяку, краем уха слушая, как голос Йена подрагивал от волнения и боли.
После того утра, я едва ли виделась с ним. Он либо был занят, либо запирался в своей комнате, а тревожить его я не осмелилась. Даже сейчас, он держался на расстоянии от нас с матерью. Его глаза пусты и безжизненны, а пальцы крепко сжимали одинокую красную розу. Едва верилось, что могу соскучиться по таким вещам, но я бы всё сейчас отдала, за его насмешливый взгляд, или язвительный тон. Может они помогли бы и мне почувствовать хоть что-то человеческое. Я готова была принять любую эмоцию, ведь то было лучше холодной пустоты и онемения.
Пока моя ладонь сжимала правую руку матери, её другую поглаживала моя тётушка Астрид. Женщина прилетела из Лондона, где проживала вот уже лет десять со своим мужем, сразу как услышала о кончине Джозефа. Она тоже помогала как могла, но, будучи несколько эксцентричной особой, временами она явно перегибала палку. Однако несмотря на это, мы любили её присутствие в доме. Без неё, он бы вовсе погрузился в отчаянную тишину. Кроме меня, она также была единственной, кто сохраняла самообладание и не выглядела убитой горем. Она была молчалива, да, но не подавлена. Хотя в её случае, это было объяснимо. Ведь она, в отличии от меня, едва ли общалась с Джозефом.
Оставив прощальные розы на крышке гроба, процессия ещё какое-то время наблюдала за тем, как работники кладбища усердно закидывали его землёй. То было словно жирной точкой не возврата. Только тогда во мне что-то кольнуло, но к моему недовольству не настолько, чтобы вызвать слезу.
«Да что же со мной такое? Почему я не могу быть нормальной? Я должна сейчас рыдать! Должна рвать на себе волосы и кричать от боли! Я просто ДОЛЖНА!...Может Бекки была права, когда говорила о том, что мне нужна помощь?».
Далее последовали долгие и утомительные поминки… Время тянулось. Я пожимала руки и вежливо принимала соболезнования, хоть мне и было от них неуютно.
- Спасибо, но думаю, что вам лучше предложить свою поддержку моей маме. – была уже заученная фраза, слетающая с моих губ снова и снова.
Мне не терпелось поскорее скрыться в своей комнате, подальше от всех, зарыться с головой под одеяло и погрузиться в долгий сон, но приличия требовали не поддаваться своим эгоистичным желаниям. Только не в такой день.
Заприметив тётушку у входа на кухню, я решила присоединиться к ней, и таким образом хоть как-то избежать гостей.
- А вы вся в трудах. – натянуто улыбнулась я Астрид, смотря как она раскладывает свежие закуски на поднос.
- Ой, Лилли милая, подай пожалуйста ветчину из холодильника. – крутясь как белка в колесе пропела она.
Выполнив её просьбу, я облокотилась о стол, и положив подбородок на ладонь, наблюдала за её чёткими, энергичными действиями. Она сейчас была так похожа на маму. И не ту бледную тень, что осталась в гостиной, а ту, что была только неделю назад счастлива и полна сил.