У Тани была ещё бабушка. Маленькая религиозная старушка, которая находила и продавала старые, ненужные вещи. И тоже приносила деньги. Вот так мы и жили. Кроме того, когда Таня ушла от мужа, она осталась без жилплощади. И последнее место, где она жила с родителями, - это была Лобня. Недалеко от аэропорта Шереметьево. Это не самое лучшее место для того, чтобы ездить на работу в Москву к 7:30 утра. Тем не менее, пришлось и там пожить. И с её мамой, бабушкой и братом. Они помогали. Материально было чуть легче. Мы там жили какой-то период -Марина ещё не родилась.
Так как по бюджету мы не могли позволить себе квартиру в Москве, хотя это тогда было довольно дёшево, мы с Таней сняли дом в Востряково. Это относительно близко от Москвы, до Киевского вокзала минут пятнадцать. Мы решили, что это удобно. Потом оказалось, что дом этот - истинное мучение. Мы переехали туда зимой, а топить надо было дровами. Мне доводилось, конечно, видеть печки, но я тот ещё сельский житель. Короче, всё это тяжело далось мне. Очень тяжело.
Потом переехали к тёще, царствие ей небесное. Вера Дмитриевна рано умерла. Изумительный, просто золотой была человек. И меня всегда любила. Позднее, когда из-за Татьяны мы с ней не могли общаться, она каждую неделю передавала мне приветы. Во второй половине 80-х, именно она, моя тёща Вера Дмитриевна, дала мне деньги на первый взнос в кооператив в Орехово-Борисово.
Рождение Марины помогло нам снова завязать отношения с Лёней. Когда ей исполнилось примерно шесть месяцев, а Лёня с Таней уже жили в Орехово-Борисово, Лёня нам сказал:
- Хотите посмотреть внучку?
- Конечно, хотим.
Поехали к ним, встретились, разговаривали так, будто ничего не произошло. Кстати, Марину назвали в честь моего папы. Лёня, как я уже упоминала, дедушку очень любил. Он решил, что если уж родилась девочка, а не мальчик, то пусть имена хотя бы будут созвучны: Марк - Марина. Вот так, благодаря Марине, наши отношения потихоньку снова наладились. Когда ребята куда-нибудь уезжали, Марина с нами оставалась.
Леонид Невзлин
Время, как известно, не стоит на месте. Приближался 1987 год, когда мы с моим товарищем Мишей Брудно обнаружили центр Ходорковского.
До 87-го года деньги шли очень тяжело. Например, в 86-м мы заработали на торговле квасом. Это были первые нормальные деньги от физической работы. Отпускали квас, то в бидон, то в кружку. И хочу заметить, что как бы честно ты ни работал, всё равно что-то оставалось. Конечно, это были не самые большие деньги. Несмотря на это, Миша Брудно, с которым мы вместе работали, сумел набрать на подержанный «Запорожец». У него, в отличие от меня, не было расходов на алименты и прочее. Мы на его «Запорожце» даже ездили на работу. Он, правда, постоянно глох, особенно зимой, но всё равно было удобно. Я водить не умел и не учился. Зачем? Я даже в радужных перспективах не представлял себе, что у меня когда-нибудь будет машина.
Однажды я увидела, как мой сын торгует квасом на улице - от этой картины мне стало просто нехорошо. И, конечно, я не удержалась. Я ему предложила финансовую помощь, мол, мы с папой постараемся, только не работай ты на этом квасе, а он мне на это ответил: - Мама, вы не сможете мне дать столько денег, сколько я здесь зарабатываю. Когда кончился сезон продажи кваса и он получил свои деньги, то поехал куда-то в провинцию и на эти деньги купил Тане шубу из мутона. Стоила она тогда 1000 рублей. Это были невероятные деньги.
Леонид Невзлин
В 87 году мы с Мишей Брудно узнали о существовании некоего научно-технического центра молодёжи, куда можно прийти со своими идеями и наработками. У нас с Мишей были и идеи, и наработки, мы направились в этот центр молодежи, а возглавлял его Михаил Ходорковский.
Он занимался тем, что пытался все эти идеи превратить в деньги: искал на них покупателя, приводил наработки в должный порядок, составлял реестр возможностей. Это вообще не было бизнесом, потому что бизнеса как такового в стране ещё не существовало. Называлось это «научно-техническим творчеством молодёжи». Может быть, этот опыт можно было бы назвать первым прототипом бизнеса в Советском Союзе, но сама работа с молодёжью в области науки и техники не была чьим-то конкретным почином или желанием. Такие центры были созданы постановлением, если я не ошибаюсь, ЦК ВЛКСМ и Госкомитета по науке и технике. Это постановление никоим образом не предполагало какого-то фантастического развития бизнеса в СССР. Толчком к развитию бизнеса послужил Закон о кооперации, который был принят через год. С множеством ограничений и запретов. И всё равно, те, кто хотел заниматься кооперацией, а говоря проще, бизнесом, умело обходил все эти ограничения, при том законно, ведь в самом постановлении было много неточностей и лазеек.
Михаил Ходорковский возглавил сначала небольшое молодёжное объединение, но сумел в очень короткий срок превратить его в нормальный научно-технический центр, который занимался научно-техническим посредничеством. Он сумел соединить интересы исполнителя, так сказать, носителя идей, и интересы заказчика. И когда заключался договор, то он заключался не с какой-то организацией, а с трудовым коллективом. В этом была существенная разница.
Идея, с которой мы пришли к Михаилу Ходорковскому, ему понравилась. Тот продукт, который мы с Брудно предложили, потенциально мог понадобиться ста организациям в одной только Москве. Предложенную нами программу, конечно, надо было адаптировать для каждой организации отдельно. Такую работу мы с Мишей Брудно уже делали, получая за это сто рублей. Тогда, в конце 80-х, были, как вы знаете, совсем иные компьютеры. И для такой работы требовалось значительное количество времени.
Содержание нашей идеи было таково. Любая организация планирует свою работу, как минимум, на год вперед: поставки, выполнение договоренностей, финансовые и бюджетные обязательства. Такую работу обычно выполняет большое количество людей вместе с бухгалтерией. Так вот, мы с Мишей Брудно эту работу автоматизировали и могли свою программу предложить тем организациям, которые по своей структуре были схожи с нашим объединением «Зарубежгеология».
Было понятно, что любая организация готова заплатить за такую работу и тысячу рублей. Только выплатить такую сумму из фонда зарплаты было невозможно. Советский Союз в этом смысле был страной идиотов. Например, получить даже сто рублей из фонда зарплаты было практически невозможно, но если проводить эти же деньги как расходы предприятия по другим статьям, то можно было в общей сумме выбить и двадцать тысяч. Рубль наличный был в сотни раз дороже рубля безналичного. Они были просто неравны. И вот Михаил Ходорковский придумал схему, которая позволяла превратить безналичный рубль в рубль наличный. И пусть это было не один к ста, а в масштабах 30% от стоимости нашего продукта, неважно, всё равно это было выгодно. Например, если договор был заключён на двадцать тысяч рублей, то человек мог получить на руки минимум шесть тысяч. В конце 80-х это были очень большие деньги. Мы с Мишей Брудно через три месяца работы в центре Ходорковского получили, если не ошибаюсь, по четыре тысячи рублей на руки. А у нас тогда было две организации. И я сразу стал богатым. Значит, подумали мы с Мишей Брудно, система, придуманная Ходорковским, работает. И никто нас не обманул, заказчики исправно платили, цены в стране те же и рубль ещё не обвалился.
Если на квасе за лето я заработал тысячу рублей, что по тем временам тоже было много, то вот эти деньги, заработанные на своей идее в центре у Ходорковского, были принципиально другими.
В 87 году Лёня пошёл на работу к Ходорковскому в НТТМ. Когда встал вопрос об уходе из «Зарубежгеологии», я Лёню поддержала. Во-первых, он жил в материально стесненных обстоятельствах, во-вторых, он был вечно ограничен в своих правах. Он надеялся, что работа в «Зарубежгеологии» позволит выезжать за границу, но ему все пути были отрезаны: «Ты не член партии, ты не можешь ехать», - а в партию его не принимали по известным причинам. Правда, он не очень стремился, но, в принципе, готов был вступить, чтобы получить право выезда. Только в Монголию и смог выехать, да и то благодаря мне. У меня был ученик, его отец работал в МИДе, и я за Лёню попросила, и вот единственное, что он мог, это Монголия.