Мы жили на Покровском бульваре, а он работал в Колпачном переулке. Это буквально в пяти минутах ходьбы от нашего дома. Правда, нам приходилось записываться к нему на приём, у Лёни другой возможности повидаться с нами не было. Таким образом мы и встречались.
Однажды мы ему сказали, что очень просим его уехать. Он, конечно, ответил, что сделать этого не может, что он часть команды. Мы объясняли, что он всё равно никак помочь не сможет. Противники ЮКОСа сделают то, что задумали. На их стороне власть, пусть и неправедная, но власть. Мы с Борисом, наконец, сказали ему то, что мучило нас и не давало спокойно жить:
- Лёня, ты должен понять, если с тобой что-то случится, мы просто не выдержим.
Говорить такое родному сыну тяжело, но другого выхода не было, и мы сказали. Может быть, наши слова имели какое-то значение для него при принятии решения, но через несколько дней, 30 или 31 июля, он позвонил нам в Коралово из Жуковки и попросил приехать. Конечно, мы сразу же поехали.
Лёня рассказал, что на него подготовлены два дела: одно экономическое, якобы за неуплату налогов, а второе связано с делом Пичугина. Дела пока ещё не возбуждены, но материалы уже подготовлены. Лёня был достаточно спокоен. Пока мы говорили, он собирал какие-то бумаги в кейс. Я почувствовала, что он собирается в дорогу, но напрямую он этого не сказал. Уезжая, мы с Лёней попрощались, как обычно.
На следующий день я пыталась до него дозвониться, но он на звонки не отвечал. Затем нам позвонила референт Лёни Таня Чешинская и спросила, можем ли мы с ней встретиться. Назначили встречу в кафе на Чистопрудном бульваре. Там мы и узнали, что Лёня уехал на Кипр. Есть такое выражение «камень с души». Именно это я и почувствовала. И единственная мысль была в голове: «Слава Богу! Слава Богу!»
Чуть позже нам купили мобильный телефон с особым номером. Это был телефон «Нокия» со своим специфическим звонком. До сих пор, когда я слышу этот звонок, я вспоминаю то время.
В начале августа нам неожиданно позвонила Ира и сказала, что она у папы, волноваться нам не следует, у них всё хорошо. 12 августа нам позвонил сам Лёня и сказал, что он в Израиле и зовет нас в гости.
Мы не только обрадовались, мы, наконец, успокоились. Наш сын был не только жив и здоров, он не только был на свободе, он был в Израиле. Этот период времени был таким напряженным, что я помню всё по числам.
7 сентября мы прилетели к Лёне. Мы почти всё время были вместе. Борис и я были свидетелями того, что сын был на постоянной связи с РГГУ. Он давал какие-то указания, обсуждал неотложные вопросы, и мы видели, что для него это очень важно. Он переживал, что у него нет возможности быть в Москве и заниматься делами университета вплотную.
В это же время в Израиль приехала и Таня Чешинская. Она передала слова Ходорковского, мол, на Лёню дела не завели, и он может спокойно возвращаться. Лёня, конечно, сразу ухватился за эту мысль, ему хотелось вернуться. Он сказал, 24 сентября (я уже говорила, что помню всё по числам) он летит в Москву. Мы опять стали его уговаривать. Я даже плакала. Говорила, что это сейчас - как будто нет никакого дела, но как только он вернётся, то дело сразу заведут, и его арестуют. До сих пор не знаю, что на него подействовало. То ли мои мольбы, то ли собственные размышления, но в Москву он не полетел, а остался в Израиле.
Леонид Невзлин
Таня была моей гражданской женой, довольно короткое время. Мы вместе работали - она была моим помощником. Она училась в МГИМО. Была красавица необыкновенная, и её появление у меня было не случайным - я наблюдал за ней давно. Я был старше на восемь лет.
Ирина Васильевна Фёдорова, референт Леонида Невзлина в 90-е годы
В самый последний год моей работы у нас в секретариате появилась Таня Чешинская. Я считаю, что она для Леонида Борисовича была идеальным помощником. Во-первых, она знала английский язык, а во-вторых, она была человеком его круга. Ему с ней было интересно работать.
Леонид Невзлин
Однажды Таня пришла ко мне и сказала, что развелась, и ей нужна «крыша», потому что её муж агрессивно себя ведёт. Вопрос этот я уладил довольно легко, я с её свёкром был знаком давно, и у меня с ним были хорошие отношения.
Сейчас это, пожалуй, не имеет значения, но Таня была мне очень близка, какое-то время мы испытывали очень сильные чувства друг к другу.
Она работала со мной последние годы, и в 2003 году де-факто переехала со мной в Израиль. Потом отношения пошли на убыль, мы расстались. Я не мог уйти из семьи. К тому времени со мной уже находилась старшая дочь Ира, а Марина тогда была в переходном возрасте.
Что касается Татьяны - я имею в виду мою жену - то она к тому времени была уже недееспособна, и я поэтому не мог уйти из семьи. Расстались мы с Таней по нескольким причинам. К примеру, она продолжала очень остро воспринимать всё, что касалось её детей и бывшего мужа. Ей, например, звонила её мама, рассказывала о каких-то событиях, о детях, и я видел, что она сразу менялась. Становилась нервной. Я понимал, что она всё ещё живёт прежней жизнью. Эмоционально она была там, в той семье. И это, мягко говоря, мне не нравилось. Я понимал, куда всё идёт. И каждый раз, приезжая в Израиль, она уговаривала меня вернуться. Мол, Ходорковский на свободе, всё под контролем. У меня есть такая привычка. Я очень часто не возражаю. Не спорю. Слушаю, пропускаю через себя. Она мне ничего плохого не желала - в этом я не сомневаюсь. Просто я понял, что я не то место занимаю в её голове, которое мне хотелось бы занимать. По этой причине и ещё по нескольким, в октябре-ноябре, когда Ходорковский уже был арестован, я понял, что дальше свою жизнь я хочу жить не с ней. Я извинился, сказал ей, что у нас не получилось, что материально я ей буду помогать, но нам надо расстаться. Впоследствии я никогда об этом не пожалел. Ни одной минуты. При полном к ней уважении.
Сейчас, вспоминая это время, я ни в коем случае не хочу и не могу говорить о Тане плохо. Когда возникло известное всем дело ЮКОСа, Ирина Васильевна Федорова была просто броня, и к ней невозможно было подступиться, Таня тоже вела себя более чем достойно. Она была умнее следователей и всех тех, кто пытался нас обвинить. Она вообще умный человек. Я говорю о том времени, когда их вызывали и допрашивали.
Сейчас у Тани всё в порядке. Замужем, двое или трое детей.
Тогда же, в конце сентября, несколько дней в Израиле провёл Ходорковский. Он прилетал к друзьям и коллегам по ЮКОСу. Насколько мне известно, Брудно и Лёня говорили Ходорковскому, что есть информация о том, что в России планируется его арест. Просили не возвращаться, уехать куда угодно. Но он отказался обсуждать эту тему и сказал, что возвращается в Москву. Помня, как мне кажется, наши просьбы, мольбы и мои слёзы, Лёня напомнил Ходорковскому о его родителях, но Миша сказал, что его родители «железные».
Конечно, Лёню и Мишу очень многое связывает. Они близкие люди, прошли совместный долгий путь, но они всё же очень разные. Миша человек публичный. Можно сказать, человек общественного направления, не мыслит себя вне политики. Лёня, на мой взгляд, другой - увлекающийся, любит заниматься тем, что ему нравится. Я не думаю, чтобы политика его привлекала.
В тот наш сентябрьский приезд в Израиль мы с Лёней встречались ежедневно, вели достаточно откровенные разговоры, 21 сентября в кругу родных и близких друзей отметили день рождения Лёни, а 7 октября вернулись в Москву.
У нас на квартире собрались друзья и родственники. Естественно, что, помимо израильских новостей, всех интересовало дело ЮКОСа и судьба Ходорковского. Кто-то меня спросил, арестуют ли Ходорковского. На что я, не сомневаясь, ответила, что нет, не арестуют, потому что не посмеют. Ровно через две недели, а точнее 25 октября, его арестовали.