Леонид Невзлин
Многие знают, что я заочно приговорён к пожизненному заключению. Так вот, я практически уверен, что в России все эти обвинения с меня никогда не снимут. Никогда. Тем более, сейчас, когда возник и решился вопрос с Крымом.
И всё, что касается якобы пересмотра дела Ходорковского, было сделано только для того, чтобы отпустить следом Лебедева. Ему специально дали как бы меньший срок, чтобы выпустить в зале суда.
Что касается меня, то никакие обвинения с меня не сняли и не снимут. Тем более, что в России до сих пор сидит человек, и сидит пожизненно. Это Алексей Пичугин. Он взят под меня. И он, как и я, приговорён пожизненно. Только я на свободе, а он в тюрьме. И его сейчас не выпустит никто.
Я не могу не думать об Алексее Пичугине. Говорить и думать о нём очень тяжело. Конечно, мы, его друзья и товарищи, делаем всё, что можем, но проблема в том, что дело Пичугина завязано на Путине. Путин столько раз говорил, что у руководства ЮКОСа руки по локоть в крови, и за все преступления ответственность лежит на Пичугине. Отступать в этом вопросе он не может и, я думаю, не станет.
Я сегодня не представляю, как может хоть что-то измениться в судьбе Алексея, пока не произойдёт смена власти. Единственное, на что можно уповать, что Путин его помилует. С точки зрения закона, пожизненное заключение не является таковым де-факто. Пожизненное заключение можно рассматривать как двадцатипятилетний срок. То есть Путин в какой-то момент может Пичугина помиловать. Если, конечно, для этого возникнут определенные обстоятельства, при которых Путин захочет или сочтёт нужным его помиловать. Пока я другого выхода не вижу. Найти такой момент или создать такие обстоятельства, при которых Путин захочет его помиловать - это задача, которую я и мои товарищи пытаемся решить. Это очень непросто, тем более, сейчас. Мы не знаем, как он реагирует на действия Ходорковского, который побывал на Украине и чётко высказывает своё мнение о происходящем там.
Что касается Европейского суда, то он уже на первом своем заседании принял решение, что дело Пичугина несправедливо, и обязал Россию отменить первый приговор. Не сомневаюсь, что и по второму приговору, пожизненному, будет принято такое же решение. Я просто боюсь, что Россия проигнорирует и его. Хочу заметить, что дело Пичугина, проигнорированное Верховным судом России, было передано в соответствии с законом из Европейского суда в Совет Министров Европы. Конечно, Совет Министров Европы будет настаивать, чтобы Россия приняла законное решение. Если Россия этого не сделает, а она, видимо, этого не сделает, то дело Пичугина добавится к тем делам, которые обычно учитываются при политических переговорах в верхах. Путин, конечно, предпринимает определённые шаги для поднятия своего авторитета и улучшения имиджа, но станет ли таким шагом помилование Пичугина, не знаю.
Мы продолжали жить в Коралово, но жизнь эта была малорадостная. Однажды позвонил Лёня и предложил нам приехать в декабре, чтобы вместе встретить Новый Год. Мы, конечно, с радостью приняли его приглашение и в двадцатых числах декабря полетели в Израиль. Именно в этот наш приезд Лёня сказал, что, с его точки зрения, нам лучше переехать в Израиль. Мы, в свою очередь, без сына жить не могли и не хотели. Как только мы вернулись в Москву, сразу начали готовить документы на ПМЖ в Израиль.
Договоренность с Лёней была такая - 15 февраля мы будем в Израиле. В то время в Израиле была интифада, и поток репатриантов резко сократился, поэтому оформление документов заняло совсем немного времени. В израильском посольстве без всяких очередей нам быстро подготовили бумаги, хотя паспортов мы прождали почти месяц. Тем временем мы с Борисом потихоньку собирались, неторопливо готовились к переезду, знали, что до 15 февраля у нас ещё есть время.
Вдруг в конце января звонит Лёня и спрашивает, не могли бы мы прилететь раньше. Мы отвечаем, конечно. «В таком случае, - говорит Лёня, - прилетайте 1 февраля. Можете?» Мы отвечаем, можем.
Мы собрали три чемодана и 1 февраля из Коралово выехали в аэропорт. Нас провожали четыре человека - Лёнина охрана. И может быть впервые, в аэропорту, мы поняли тогда, что Лёня очень беспокоился за нас, выпустят ли нас, не задержат ли, и поэтому нас провожали люди, которым Лёня доверял. Ни родственников, ни друзей в аэропорту не было. Не потому, что кто-то из них боялся. Просто мы простились заранее, да и уезжали мы не из Москвы, а из Коралово. Не могу не вспомнить, что за два дня до нашего отъезда у нас были Липатовы, наши ближайшие друзья. Мы посидели, пообедали и простились. 1 февраля 2004 года мы уехали, хотя в тот момент ещё искренне верили, что, приехав в Израиль и оформив документы, мы уже в мае сможем вернуться и начнём спокойно всё собирать. Планировали, что будем наезжать в Москву время от времени, останавливаться в своей квартире. Но так уж получилось, что в Россию мы не вернулись. Это было опасно.
В Москве осталось много вещей, которые были мне дороги. Например, у моей бабушки Эси, а она была религиозной, был подсвечник - как будто самый обычный, медный, одинарный. Я его хранила. Осталась в Москве и посуда, которая к маме перешла от бабушки, а от мамы - ко мне. Старинные, большие, очень красивые ложки, я всегда ими любовалась, только не знала, из какого материала они были сделаны. В Москве остались и все ёлочные игрушки, ещё те, из моего детства. Я все годы хранила своё свадебное платье, очень красивое, белое, из креп-сатина с интересной фактурой, набивными цветами и нижней юбкой. Дорогие для меня письма Бориса, письма ко мне. Это были очень хорошие письма, он писал мне, когда уехал в Феодосию - тогда он уже поступил в институт, а я была на последнем месяце беременности. Во-обще-то, были и другие письма, но эти были особенные, написанные именно в тот период. Многое, очень многое осталось там. Можно сказать, в прошлом. Удивительным образом у меня сохранилась Лёнина бирка из родильного дома, которая привязывалась к руке новорожденного с указанием его фамилии, веса и роста. В Москве остался один человек, наш близкий друг, который многое из наших вещей просто раздал.
Надо признаться, что по Москве я не скучаю, она теперь навсегда в моей памяти связана с неприятными событиями. Вот разве что природа средней полосы, я её очень люблю и часто вспоминаю. Если говорить о людях, то наши друзья остались с нами, и тут место жительства не играет определяющей роли.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ. Лучшие друзья. Липатовы
Вера - моя самая близкая подруга, настоящая. Мы вместе без малого пятьдесят два года. Очень трудно ответить на вопрос, почему мы сдружились. Бывает так - встречаются люди и между ними возникают отношения, но не только в силу общих интересов или совместной работы, а в силу неожиданно возникшей и необъяснимой душевной близости. Мы как будто сразу приросли друг к другу. Это действительно сложно облечь в слова. Невозможно поверить, но мы за все эти годы ни разу не поссорились. Мы с Верой, с её мужем Славой, с их дочерью Ирой и сыном Сашей - ближе, чем самые близкие родственники. И они нам говорят: «Самые близкие родственники - это вы». Я Вере могу сказать то, что я никому другому не скажу.
Когда я только устроилась в свою первую школу, Вера работала там пионервожатой. Она в то время училась на вечернем отделении, а когда закончила институт, стала работать учительницей математики.
Вера Липатова
Мы с Ириной познакомились, если мне не изменяет память, в 1962 году. Я работала в школе старшей пионервожатой. Тогда в Советском Союзе была такая возможность - работать и учиться заочно. Потом мне дали класс, в котором я преподавала математику.
В той же школе учительницей русского языка и литературы работала Ирина Марковна. Так мы с ней и познакомились, и надо сказать, сразу подружились. У нас в школе была очень хорошая директриса - Стогова Александра Васильевна. Она была настолько доброжелательная и общительная, настолько чистосердечная в общении с нами, с молодыми педагогами, что невольно способствовала нашей дружбе.