Был июль, мы остановились в квартире на улице Семашко в десяти минутах ходьбы от моря, здесь мы жили вместе с мамой два года назад. Хозяйка, конечно же, узнала меня.
Как-то вечером мы вышли погулять на набережную, которая называлась «проспект имени Ленина». Не было в Советском Союзе города, поселка, района или деревни, в которой не было бы улицы Ленина. Гуляли мы по этой набережной, а нам навстречу - несколько молодых людей. Они что-то сказали, Зоя им что-то ответила, и мы разошлись. Одно могу утверждать точно, у этих ребят не было особенного желания с нами познакомиться. Увидели друг друга, перекинулись несколькими словами, разошлись. И всё.
Чуть позже я вспомнила, что недалеко расположен военный санаторий, в котором два года назад отдыхал папа, и на его территории есть открытая танцплощадка.
- Пошли? - предложила я Зое.
- Пошли, - кивнула она, но на танцплощадку нас не пустили. Оказалось, что вход только для отдыхающих в санатории. Все наши попытки уговорить дежурных у входа ни к чему не привели. Мы отошли в сторонку, и тут я вспомнила, что два года назад случайно обнаружила в заборе лазейку, туда мы и направились. Именно в этот момент появились те самые молодые люди, с которыми мы случайно встретились на проспекте Ленина.
- Ай-ай-ай! - сказал один них. - Как же вам не стыдно, девушки? Комсомолки, наверное, студентки, а лезете через забор.
- И студентки, и комсомолки, - согласилась Зоя и первой оказалась на территории танцплощадки.
За ней последовала я. За нами прошли и молодые люди. На несколько минут мы потеряли друг друга из вида, но на танцплощадке снова встретились. Была радиола, были пластинки, и одна песня сменяла другую. Стоял теплый летний вечер. Ко мне подошёл один из этих молодых людей и пригласил на танец. Какой это был танец, не помню, наверное, медленный. Молодой человек пригласил меня и на второй танец, а затем представился.
- Борис, - сказал он и улыбнулся.
- Ирина, - сказала я.
После второго танца мы устроились на скамейке и стали разговаривать. Проговорили весь вечер. Боря рассказал о себе. Ему почти 23 года. В декабре 1957 года демобилизовался, служил в авиации в звании сержанта, был радистом, кодировщиком, метеорологом. Теперь работает в тех же военных мастерских, где работал до призыва, сварщиком 4-го разряда.
Борис Невзлин
Я пытался поступить в институт в 1953 году, еще до того, как пошёл служить в армию. В Феодосию приехал «покупатель» из Днепропетровского института железнодорожного транспорта, встречался с молодыми людьми, рассказывал о достоинствах института, перспективах на будущее и всевозможных льготах. Мы с друзьями шутили, мол, а почему из Москвы не приедут, из МГУ, например, но из Москвы «покупатели» не приезжали. Одним словом, он сагитировал нас, человек пять, и мы поехали в Днепропетровск. Начали сдавать экзамены. На экзамене по математике я одному что-то подсказал, затем -другому, и в это время ко мне подошёл преподаватель и сказал: «Всё. В любом случае, ты, молодой человек, получишь на балл меньше». Мне поставили трояк, то есть, удовлетворительно, и в студенты меня не зачислили.
А год был 1953-й. Сталина уже нет! И там, где мы жили, в Феодосии, вроде ничего такого не было. О чем я говорю? О национальности, о том, что я еврей. На протяжении всей моей жизни мне никто и никогда не сказал, что я еврей, и что именно поэтому мне не дадут ту или другую должность. Никто и никогда не говорил, но я всегда это чувствовал и знал.
Мой отец тоже о своей национальности помнил всегда. Он был уволен из армии за то, что возмутился антисемитским фельетоном, напечатанным в «Правде» в 51-м году. Для него эта газета всегда была рупором настоящих коммунистов - честных и преданных своему делу людей. «Правде» он верил безоговорочно. И вдруг там появляется такой откровенно лживый и клеветнический фельетон. «Это самый настоящий антисемитизм!» - сказал отец, сказал не только дома, но и на работе. Один из его так называемых друзей, тоже офицер, на него донёс. Был большой скандал, отца хотели уволить из армии - без погон, без орденов. Более того, время было такое, что ждали уже и худшего, но дело замяли, его спас адмирал, царствие ему небесное, Филипп Октябрьский. Октябрьский знал отца лично, и он его отстоял, прекратил грязную возню. Отца, конечно, все равно отправили в отставку, но со всеми орденами, званием, с правом ношения военной формы и даже из партии не выгнали.
К чему я это рассказал? К тому, что четверо моих товарищей поступили в тот самый Институт железнодорожного транспорта, а я нет. Я вернулся и сказал родителям, что если есть возможность, я хочу работать, а затем пойду в армию.
Отец посодействовал, и меня взяли учеником сварщика в ту самую часть, где служил отец. Бригадиром у меня был старшина Репин Иван Яковлевич - хороший, мудрый человек.
Поработал я до осени и пошёл служить. Это было время, когда пойти служить в армию почитали за честь, и никакой дедовщины не было. В Симферополе нас всех погрузили в два эшелона. Один эшелон отправили в сторону Чернигова, а второй - в Сумскую область. Я считаю, что мне повезло. Черниговских обучали водительскому делу, и они все попали в стройбат. Я не знаю, какой бы из меня получился водитель. Я попал в ШМАС - школу младших авиаспециалистов, где обучали радистов-кодировщиков и метеонаблюдателей. Один из командиров построил нас и сказал:
- Радисты-кодировщики нужны армии. Учитесь хорошо. Кто будет хорошо учиться, тот после завершения учебы будет иметь возможность выбирать место своей дальнейшей службы. Мы вам дадим список городов, и вы сами определите, в каком городе хотите продолжить свою службу.
Надо ли говорить, что я очень хотел служить в Крыму, поближе к Феодосии, поэтому я хорошо учился. Я уже душевно настроился! Я даже иногда видел себя в военной форме на улицах родного города. Обучение длилось полгода. Школу закончили. Всех распределили, осталось только тридцать пять человек, которые окончили школу на «отлично». Время идет, никто никаких списков нам не предлагает, и складывается такое впечатление, что о нас просто забыли. Мы ходим в караул, как полагается, трижды в день посещаем столовую, козыряем офицерам, но это не служба радиста-кодировщика.
Наконец, наступил день, когда нескольких человек из нашей большой группы куда-то отправили. Затем отобрали ещё куда-то несколько человек. Одним словом, тех, кто окончил школу с отличием, отправляли в Румынию, Венгрию, Польшу, а последних пятерых, включая меня, отправили в ГДР, в полк истребителей-перехватчиков. Я попал в штаб дивизии, стал младшим сержантом, прослужил в общей сложности три года и три месяца, и в конце 1957 года я был дома.
Когда я вернулся из армии, узнал, что у меня, оказывается, была сберкнижка. Как сержант я получал ежемесячно 30 марок, и за время службы накопилась значительная сумма, которую я получил в сберкассе рублями. У меня ведь в то время ничего не было, и я купил себе костюм.
Старшая сестра к тому времени родила второго мальчика и жила с семьей на родине мужа. Родители знали, что им там приходится нелегко, попросили меня поехать к ней, забрать старшего племянника. «Им там с маленьким тяжело», - сказал отец, и я поехал. Я тогда ещё в шинели ходил. Поехал, побыл у сестры, помог им немного, забрал Сашку и приехал.
В феврале пошёл работать туда, где работал и до армии. О поступлении в институт не думал. Время тогда пролетело быстро. Наступил июль. Вместе с моими друзьями мы, как всегда, гуляли по городу. Одного из них звали Виль в честь В(ладимира) И(льича) Л(енина). Отец Виля был партийным работником. Он погиб. Моего второго друга звали Сашка, сын врача, полковника медицинской службы. Мы прошлись по набережной, вышли к церкви. Затем к кинотеатру. И вот где-то на этом пути мы случайно и встретились с двумя девушками. Виля что-то сказал, девушки что-то ответили, и мы разошлись. Никто ни на кого не обратил внимания. Это точно.