Билл решил стать писателем. Когда он был на первом курсе Колумбийского университета, ему не везло. Он решил, что университет – это пустая трата времени. Поэтому ему надо отдохнуть и «найти себя», но сделать это он сможет лишь в том случае если совсем отрешится от меня и начнет жить самостоятельно. Я, конечно, не верил в его писательский талант. Это попросту был порыв, еще одно усилие уйти от себя и от того ужаса, в который повергло его самоубийство матери. От его детских аргументов я уставал, как от пытки каплями воды. Когда же в его глазах появлялись одновременно презрение и сожаление, я знал, что он думает: «Ты уже довел мою мать, а теперь хочешь довести меня». Я был уничтожен. Таким образом, он выиграл свою независимость, собственную квартиру и те пятьдесят долларов в неделю, которые так уязвляли Леру.
Он коротко рассказал мне о своей жизни. Я был для него одновременно и слишком близким, и слишком чужим, чтобы спросить без обиняков о причине его посещения. Поэтому я не мешал ему подходить к этому вопросу так, как ему хотелось. Он говорил о своих новых приятелях, а потом более подробно – о девушке.
– Она необыкновенно способна. Настоящий талант. Ее зовут Сильвия Ример. Она написала большую повесть в стихах. Ронни ее читал, даже хотел издать. Несколько ее стихотворений было напечатано в «Литературном ревю». Она исключительная, никогда в жизни я не встречал такого необыкновенного человека.
Я слушал и уныло думал: он влюбился в какую-то девчонку из богемы и, должно быть, хочет жениться. Сильвия Ример! Я смутно вспоминал бесконечно длинное произведение, которое валялось в конторе несколько лет тому назад. Я стиснул зубы. Нет, на этот раз я не уступлю.
Билл не смотрел на меня. Наконец он поднял голову и взглянул мне в глаза.
– Вот по этому делу я и пришел, папа. Выслушай меня. Это самое важное из всего, что когда-либо случалось со мной. Больше я никогда тебя ни о чем не попрошу. Но это ты должен сделать. Сильвия получила стипендию и уезжает в Рим.
– Да? Когда же?
– Через два месяца. И будет там целый год. Разреши мне тоже уехать. Я не прошу у тебя больше денег, чем ты даешь мне сейчас. Только на дорогу. Я поеду на пароходе. Это всего долларов двести, не больше. Папа, если бы ты знал, что значит для меня эта поездка…
Его блестевшие от волнения глаза растрогали меня до глубины души. Он продолжал с увлечением, очевидно, повторяя слова Сильвии. Его восторг был искренним. Он говорил, что Рим – единственная столица мира, куда съезжаются много американских артистов. Если только он сможет туда добраться, это отразится и на его общем развитии. Он в этом уверен. Сильвия тоже уверена.
Я расстерянно слушал. В конце концов, это лучше женитьбы. Но что делать? Не приведет ли это к безответственности и вытекающей отсюда опасности? Разве любовь и страх, что я потеряю его, не толкнули меня уже слишком далеко? Разве не лучше было бы сейчас сказать ему о том, чего я давно не решался сделать: что внезапная и необъяснимая смерть матери могла так повлиять на его психику, что требуется помощь психиатра?
Он ухватился за рукав моего халата. Раньше он никогда не дотрагивался до меня. И этот непривычный для меня жест всколыхнул во мне чувства, которые затмили существо дела.
– Папа, ты разрешишь? Я знаю, что не был хорошим сыном. Все как-то запуталось, мы спорили…
Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Лера. Она принесла телеграмму. Я взял ее и прочел:
«Прилетаю сегодня после обеда с женой и ее родными. Встречай меня овациями, криками радости и барабаном. Целую.
Ронни».
Самого факта, что Ронни, убежденный холостяк, внезапно женился, было достаточно для того, чтобы потрясти меня. Мысль, что я увижу его на аэродроме через несколько часов, привела к тому, что в первый момент я забыл о Билле и его проблемах. Но ненадолго, конечно. Переведя взгляд с телеграммы на него, я сказал:
– Извини, Билл, но это от Ронни. Ты представляешь? Он женился! Через несколько часов они прилетают. Я должен одеваться.
Из-за этой телеграммы я сделал самую худшую ошибку, какую только мог допустить, зная почти болезненную антипатию моего сына к Ронни. Билл выпрямился. Его лицо, приветливое и искреннее, вдруг вспыхнуло гневом, если не сказать больше.
– Ронни! – воскликнул он. – Боже мой! Я прихожу к тебе по важному делу, а ты думаешь только о своем Ронни. Ты должен немедленно мчаться на аэродром, чтобы приветствовать великого Ронни!
– Если Ронни приезжает, что же, по-твоему, я должен делать?
– По-моему? Я думаю, что об этом ты сам должен знать. Так что же с Римом? Ради Бога, неужели ты сразу не можешь решить?
Его приступы гнева всегда действовали на меня заразительно.
– Черт возьми! Кто я, по-твоему? Автомат, который должен выбрасывать доллары, когда тебе в голову придет какое-нибудь идиотское желание? Как я могу сразу решить что-либо о твоем Риме?
Он обиженно поджал губы.
– Хорошо, сколько времени тебе потребуется для решения этого вопроса?
– Откуда я знаю?
– Но Сильвия хочет знать. Она…
– Сильвия должна будет подождать и написать еще несколько стихотворений в «Литературное ревю», чтобы унять свое нетерпение.
И вдруг меня охватил стыд, что я потерял над собой контроль. Вновь вспыхнуло чувство любви к сыну. Я положил руку на его плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.
– Нет смысла изводить друг друга. Я подумаю о твоей просьбе и сообщу через пару дней. Оставь номер телефона, я позвоню тебе. Договорились?
Он пристально посмотрел на меня, потом подошел к кровати, взял машинописный лист и написал номер телефона.
– Пожалуйста. По этому номеру ты всегда застанешь меня. Позвони, если соизволишь быть в лучшем настроении. Передай привет своему любимому другу Ронни Гитлеру-Наполеону-Казанове-Шелдону.
Он проскользнул мимо меня, быстро вышел и захлопнул за собой дверь.
ГЛАВА 2
Я перестал думать о Билле. Это меня слишком угнетало. Я вывел машину из гаража и поехал в аэропорт. Возможно, я был придирчив по отношению к Ронни, но то, что он женился безо всякого предупреждения, уязвило мое самолюбие и посеяло какое-то беспокойство. В течение последних двадцати лет не было ни одного случая, когда он был хотя бы на полдороге к алтарю. Десятки женщин, слетавшихся на миллионы Шелдона, ставили ему всевозможные ловушки, но Ронни всегда умудрялся избежать опасностей и возвращался к своему несколько странному, почти монашескому уединению. Я старался представить себе миссис Шелдон, но у меня ничего не получалось.
Когда я приехал в аэропорт, самолет уже приземлился, но пассажиры еще не прошли таможенный досмотр. У дверей, откуда они должны были появиться, стояла Анни Шелдон, старшая сестра Ронни, которая уже много лет вела его хозяйство. Анни была блеклой женщиной, и даже дорогие наряды не делали ее привлекательнее. Я давно знал ее, но никогда не интересовался ее жизнью. Кажется, в молодости она пережила трагическую любовь к какому-то человеку из Южной Америки, который умер. Его потускневшая фотография в стиле Рудольфо Валентино стояла на столике у ее кровати. Она была просто доброй старой Анни, обожающей Ронни и добросовестно, хотя и немного беспомощно, возглавлявшей приемы, которые часто устраивал ее брат.
Увидев меня, она улыбнулась.
– Как живешь, Жак? Ты тоже получил телеграмму?
– Да. Интересно, на ком же он в конце концов остановил свой выбор?
– Понятия не имею. – Анни теребила перчатки, что было признаком волнения и беспокойства. – Со дня отъезда он не писал мне. Это так на него похоже! Только что-либо из ряда вон выходящее могло заставить Ронни написать письмо.