Тогда он вынул из портфеля ластик, освобождающий учеников от разных переживаний, стер две единицы и две двойки и вместо них вывел себе четверки — по восемь крон.
И Шпале посоветовал:
— Дай-ка сюда! Я сотру и тебе. Дашь мне за это две коробочки пистонов, и мы квиты.
Но Шпала был грустный и свой табель не дал.
Тогда вмешался Миша:
— Ты, Канторис, осел! После каникул все откроется.
Но Канторис смеялся и говорил:
— Ну и пусть. Пусть открывается. Ружье-то у меня уже будет! И тебе, так и знай, я его не дам.
Но нам все это не понравилось. Мы пошли дальше и жалели теперь одного только Шпалу, потому что он наш товарищ, с нашего двора и не взял резинку.
Когда мы подошли к дому, мы с Мишей тоже заспешили, но Шпала все еще не спешил, потому что он боялся показать родителям табель.
Миша сказал:
— И я боялся, когда однажды разобрал часы и понял, что все заметят, — ведь они каждые четверть часа стали бить по двенадцать раз. И боялся я целых десять минут, но больше уже не мог выдержать и сам сказал сестре, чтобы она всем рассказала. И она правда рассказала, и мне досталось, но я уже радовался, что мне не надо больше бояться.
Но Шпала все равно боялся: знал, что быть ему битым. Тогда мы засунули ему в штаны «Средневековый Рим» и подошли вместе с ним к самым дверям. Миша нажал звонок, а я сказал:
— Честь труду, тетя! Ян боится идти домой, потому что у него единица по математике.
Шпалова мама сказала:
— Так, значит, ты боишься? Ты бы лучше боялся, когда не учил уроков! А ну-ка, входи, повторим!
Нам было жалко Шпалу, и поэтому мы остались ждать за дверью, когда он начнет орать. Но он не заорал, хотя мы и ждали целую вечность. Уходили мы довольные.
Между собой мы договорились, что будем Шпале давать уроки математики. Конечно, не я, а Миша, потому что у меня самого никак не укладываются в голове дроби, особенно когда они между собой умножаются и становятся от этого все меньше.
Но и мне не хотелось идти домой. Ведь и у меня по математике тройка.
Долго еще мы стояли на дворе, и я наконец сказал:
— Канторису хорошо, есть надежда хоть на искусственную голову. Может, и мне начать на нее собирать?
Но Миша озлился:
— Собирай, коль считаешь, что без нее пропадешь! А я буду изобретателем. Изобретение надо вынашивать только в собственной голове! И подумай, а что, если в магазинной башке испортится какая-нибудь деталь? Тогда ты, выходит, и совсем дурак, да?
Миша был прав: пока что я еще не совсем дурак, и поэтому я сказал:
— Правильно, лучше буду собирать на мотоцикл.
Но Миша озлился:
— Собирай, коль считаешь, что без нее пропадешь! А я буду изобретателем. Изобретение надо вынашивать только в собственной голове! И подумай, а что, если в магазинной башке испортится какая-нибудь деталь? Тогда ты, выходит, и совсем дурак, да?
Миша был прав: пока что я еще не совсем дурак, и поэтому я сказал:
— Правильно, лучше буду собирать на мотоцикл.
Равноправие
У нас в школе больше двадцати классов, и в этих классах больше двадцати председателей. Но это еще ничего. Беда в том, что из этих больше чем двадцати председателей больше половины — девчонки! Мы спрашивали нашего пионервожатого, как же это так. Ведь он же мужчина и не должен был бы этого допускать! А он нам ответил, что все, мол, в порядке — у нас равноправие. Я ему, конечно, поверил, но мне все-таки это не нравится.
Ежа говорит, что равноправие означает: что мальчик, что девочка — все равно. Но это все-таки неправда! Поставь девчонку в ворота и играй в футбол — сразу будет видно, равноправие или нет. Да и на дерево девчонка не влезет. А если и влезет, все равно упадет. И теперь посудите сами, какое же это равноправие!
Когда в нашем классе избирали председателя и предлагали Анчу Парикову, я кричал, что за девчонок я не голосую. Учительница меня спросила, почему вдруг так, но я ей ничего не ответил. Учительница и без того заступается за девчонок, сама ведь была девочкой!
Вот мы и выбрали Анчу Парикову.
Зато, когда мы шли из школы, я подставил Анче ножку, чтобы она не думала, что можно теперь задаваться, раз она председательница. За это она стащила с меня шапку и закинула через забор.
— Так тебе и надо! — сказал Миша Юран. — Незачем было начинать. А теперь не ори! — и подсадил меня на забор.
Я разозлился еще больше: