Это называлось причастие. Люди, выстроившиеся в длинную очередь, несли младенцев и вели детей постарше. И Женьке до тоскливой рези в сердце захотелось вот так же когда-нибудь принести и своего ребенка на причастие… Она взглянула на Ларису. Та стояла какая-то отрешенная, то с бегающим, то с застывающим взглядом, и явно слабо реагировала на окружающую действительность.
Когда дети в очереди сменились одними только взрослыми, Женька толкнула локтем в бок Ларку, мол, пошли, что ли? Та заторможено кивнула, и они в небольшом потоке людей вышли на улицу. Лара стала рыться в своей сверхэлегантной сумочке.
- Что-то потеряла? – поинтересовалась Женька, радостно вдыхая свежий воздух. Лариса немного неразборчиво забормотала.
- Сейчас-сайчас, только блокнот найду… Надо кое-что зарисовать…
Блокнот и ручка показались на свет, и Лариса прямо на крыльце стала что-то черкать и строчить. Взгляд в блокнот выхватил схемы платья и нескольких юбок. Ишь как её вдохновенье-то захлёстывает! Ехидно усмешка так и расплылась по лицу - а ведь идти не хотела.
И пока осенённый творческой музой дизайнер пачкала бумагу, Женька осматривалась. Через застеклённую часть двери вдруг снова увидела ту невысокую, из хора. Она кому-то улыбнулась и махнула рукой. Видно через стекло было плоховато, но поворот головы и жест были точно Леркины. Всё таки она.
Но обсуждать это Женьке уже не хотелось. Тем более с Ларисой. Она вообще для неформального общения мало подходила, а уж сейчас, когда была в глубоком творческом неадеквате… Ну, Лера. Ну, в церковном хоре. И что? Хочется ей петь – пожалуйста, на работе же отрицательно не сказывается. И ничего такого в этом нет, это же не преступление – петь в церкви. А то, что не рассказывает, значит, не хочет. Чего в душу-то лезть? На том Женька и успокоилась.
А вечером, после целого дня беготни между кухней и празднично накрываемым столом, состоялось застолье в честь бабулиного дня рождения. Отмечали в воскресенье, поскольку все могли собраться в выходной, хоть день рождения был на неделе. И бабушка, конечно, расстаралась ради гостей: и холодец, и оливье, и фаршированная курица, и торт, и пирожки. Редко вот так собирались в последнее время. Раньше так бывало часто, а теперь все стали старше, тяжелее на подъём, бабушке было уже тяжело. Но ради юбилея набралась решимости и договорилась о помощи от дочерей и внучки.
Женька была рада этому событию. Она, оказывается, соскучилась за этими долгими посиделками за столом, горячим обсуждением чего-то важного и не очень, за воспоминаниями старших. А теперь уже и она могла добавить своё «а помните?...». Так приятно было купаться в этом гомоне и запахе, улыбках родных и близких, веяло покоем и детской уверенностью, что в завтрашнем дне всё будет хорошо.
Игорь со своей матерью пришли намного позже остальных. Наверное, бабушка специально пригласила их так, чтобы сначала побыть только со своей семьёй. Сразу, как появились соседи, откуда-то на столе возник запотевший прозрачный графинчик, которого и в помине не бывало на подобных застольях в этом доме, и бабушка велела зятю разливать. Женька всем лицом демонстрировала удивление, но молчала. И всё глядела и глядела на бабушку. Та сперва не замечала красноречивых взглядов, но потом заулыбалась внучке и мелко закивала. Женька округлила глаза, а потом пожала плечами, как будто хотела сказать «Делайте, как хотите!». Бабушка вновь закивала и заулыбалась ещё сильнее.
Всем досталось по рюмке водки. Отнекивались громче всех Игорь и его мать, и в основном от его порции. Бабушка сделала грозное лицо.
- Я прошу! – Прозвучало строго и величественно. – За мои седины, за мои семьдесят. Иначе я обижусь!
И все выпили. Скептическое выражение с Женькиного лица не сходило ни пока препирались, ни когда пили, ни после. Бабушка только короткие взгляды бросала на внучку.
Пара минут, и разговор пошел свободнее, бодрее, громче. Зарумянившиеся щеки Игоря и его чрезвычайно возбуждённое настроение заряжали всех за столом, и он, как будто чувствуя свое влияние на всех, взял слово.